Конрад Мейер - Юрг Иенач

Лицо его, красное после обильных возлияний, осталось моложавым, только былую тонкую игру выражений сменило невозмутимое благодушие и рассудительность с оттенком хитрецы.

Сегодня он был явно взволнован, особливо когда беседовал со своей соседкой, ловя каждое ее слово и улыбку внимательным и нежным взглядом. Ее юная головка, парившая на алебастровой шейке над голубым суконным платьем и унаследованным от матери голландским кружевом сквозного сборчатого воротника, была неотразимо привлекательна для него. Мягкая округлость нежных щек в рамке прелестных локонов, сочетаясь с кротким блеском глаз под длинными светлыми ресницами, производила впечатление умиротворенного покоя и напоминала господину Вазеру серебряный лик луны, отражающейся в чистых водах Цюрихского озера. Все горячее жаждал он, чтобы это пленительное светило взошло на его вечерних небесах, озарив их запоздалым счастьем.

Хотя доктор Шпрехер, по причине желчного темперамента, отличался мрачным взглядом на жизнь, на сей раз он не без удовлетворения наблюдал назревавшую в его семье перемену. Но сосредоточиться на своих отцовских чувствах он не мог. Перед обедом господин Вазер по секрету сообщил ему известие, которым не желал прежде времени именно сегодня печалить фрейлейн Амантию, — известие о кончине герцога Рогана. В Цюрих попала немецкая газетка с трогательным описанием этого события, и Вазер привез ее своему другу как ученому историку.

Кроме того, Шпрехера волновал въезд в Кур триумфатора, которого ожидали с минуты на минуту; он и всегда был ему неприятен и чужд по натуре, а уж того, что он своим предательством замарал шпрехеровский дом, оплот чести, по выражению самого хозяина, ученый доктор никак не мог ему простить.

Но странное дело! Печальное известие, которое бургомистр в торжественную минуту их встречи хотел утаить от фрейлейн Амантии, словно силой магнетизма передалось ее чуткой душе, иначе почему бы она непрестанно вспоминала и говорила о добром герцоге Генрихе Рогане, не упустив случая разок с участием помянуть и его храбреца адъютанта.

Господин Вазер не очень высоко ставил своего земляка. Он отдал должное отваге и просвещенному уму Верт-мюллера, но, сокрушенно покачав головой, посетовал на резкость его суждений и манер, которыми тот будто нарочно подзадоривал своих сограждан, снискав себе недобрую славу в родном городе. Хоть он не подолгу живет в Цюрихе, однако же успел своими нападками на высшее духовенство возбудить к себе отвращение, своим высокомерным пренебрежением к жизни города, отнюдь не лишенной интереса, он восстановил против себя общество, а разными физическими фокусами заслужил, — конечно, нелепое — подозрение в колдовстве и суеверный страх среди простонародья. Таким образом, он закрыл для себя в Цюрихе все пути и на веки вечные лишился доверия почтенных граждан, а ведь оно, наряду с чистой совестью, является высшей отрадой для истого республиканца.

— Но хуже всего, что для этого молодого человека нет ничего святого! — в праведном гневе воскликнул бургомистр. — Согласитесь сами, высокопочитаемая, смею сказать, обожаемая фрейлейн Шпрехер, чего стоит вся земная премудрость без прочной религиозной основы.

— Я более всего ценила в лейтенанте его преданность благородному герцогу Рогану, — заметила пристыженная фрейлейн Амантия. — Он показал себя настоящим рыцарем рядом с этим предателем Георгом Иеначем. Вот кто, при всей своей притягательности, казался мне исчадием ада, когда, бывало, взбегал по лестнице в кабинет к герцогу.

— Это поистине сложная натура, — сказал цюрихский бургомистр, переходя на скорбно-серьезный тон и обращаясь к господину Фортунатусу. — В одном Георг Иенач, бесспорно, превосходит всех наших величайших современников — в своей всепоглощающей любви к отечеству. С тех пор, что я его знаю, она бурлит в нем, как кровь в жилах. Она единственный верный ключ ко всем сторонам его многообразной сущности. Должен признаться, он принес ей много жертв, не всегда совместимых с обычным понятием совести. Однако же, — понизив голос, нерешительно продолжал он, — разве не счастье для нас, честных государственных деятелей, когда дела, которых требует благо отчизны, но за которые не возьмешься чистыми руками, берут на себя такие вот сильные личности: земные законы для них не писаны, а там пусть всеведущий бог судит их своим судом. Ибо и они — лишь орудие в его руке, как сказано в Писании: господь направляет сердца, точно потоки воды.

— Мысль крайне опасная! — вскричал господин Фортунатус. — Я поражен, что она входит в круг правил и суждений вашего превосходительства! Отсюда недалеко до оправдания самых страшных злодейств. Подумайте, сколь легко такой человек, не знающий ни совести, ни закона, несущийся по воле своих страстей, как по воле ветра, может разрушать им же содеянное благо! Известно вам, до чего дошел Юрг Иенач? Из достоверных источников я узнал, что во время миланских переговоров, когда герцог Сербеллони попробовал оспаривать его условия, он взбеленился и пригрозил, что снова призовет в Граубюнден французов, если Испания будет перечить его воле. А чтобы расположить к себе королевского духовника, — ему, видите ли, надо было заручиться в Мадриде чьим-то влиянием в противовес Сербеллони — он будто бы кощунственно отрекся от своей исконной евангелической веры.

— Не приведи господи! — в непритворном испуге вымолвил бургомистр.

— Как теперь наша маленькая страна справится с этим человеком, когда главное его дело закончено, наши узкие рамки стали ему тесны, а подвигами он еще не насытился и беспримерные удачи опьянили его до безумия? — продолжал Шпрехер. — В перерывах между миланскими переговорами он проводил время в нашем графстве Кьявенна, где, в награду за измену герцогу Генриху, получил от трех союзных земель неограниченную гражданскую и военную власть, обставил себя там с княжеской роскошью и в распутстве не уступал Нерону. Я бы многое мог вам рассказать об этом, ибо еженедельно запечатлеваю его деяния острым резцом Клио, который, кстати, ни ради кого не согласился бы притупить, ни даже ради сына или… зятя, — заключил господин Фортунатус с невеселой усмешкой.

— Господи помилуй, что за ветер!.. — воскликнула фрейлейн Амантия, за этим возгласом скрывая краску смущения.

А буря и правда разыгралась вовсю, от ее порывов, грозивших сорвать кованые решетки с окон, содрогались даже крепко сложенные стены и звенели бокалы на столе. Вдруг растворилась дверь, вбежала испуганная служанка и сообщила, что колокольня церкви св. Луция покачнулась разок-другой, а как налетел порыв ветра, рухнула в самую ту минуту, когда полковник Иенач со своей свитой въезжал в городские ворота.