Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Джасабыл ханской ставки, услышав о приближении Алтынай, прискакал навстречу, встретил ее с большим почетом. Только теперь она узнала от него точно обо всем, что в дороге доходило до нее в виде слухов, поскольку все о походах всегда держалось в строжайшей тайне. Да, хан лично прибыл сюда – значит, наконец-то свершатся долгожданные перемены в этих окрестностях. На этот раз с ханом приехала родная мать Алтынай Усуй-Хотун. Раньше в походы с ханом обычно ходили более выносливые и крепкие здоровьем Усуйхан-Хотун или Хулан-Хотун. А вот теперь родная мать отправилась в столь дальнюю дорогу, чтобы увидеть, наконец, свою Алтынай… От волнения и благодарности глаза Алтынай наполнились слезами.

– Вчера у нас случилось радостное для всех событие: вернулись Джучи с Сюбетеем, выполнив свою задачу почти без потерь. А теперь днем и ночью ждем вестей от Джэбэ, – торопясь, зная, как соскучилась она по новостям, рассказывал джасабыл, но осекся, увидев лицо Алтынай, понял все. – К кому первому отправишься? К хану или матери? Я распорядился поставить сурты для тебя недалеко от матери, на излучине речки.

– Я бы хотела первым увидеть брата Джучи…

– Хорошо! Ты сказала! Я услышал!

Свернув с того направления, в котором следовали, в сторону, перешли вброд каменистую речку, чья прозрачная до дна вода доходила до брюха лошадей. Перед ними открылась небольшая прекрасная долина, поросшая низким кустарником, с великолепным пастбищем. С другой стороны ее окаймляли высокие каменные скалы.

– Алтынай-Хотун, мы предполагали устроить твои сюны вот в этой местности… Как она, по-твоему? – спросил джасабыл.

– Приятное место. Лучшие пастбища нам отвели, – Алтынай оглянулась, довольная этим буйством зелени после палящего зноя открытой степи, где чувствуешь себя как на огромной горячей сковороде.

– Хан так и сказал: «Когда дочь моя прибудет, поставь ее людей здесь».

Алтынай подозвала своих сюняев, отдала короткие распоряжения. Слуг и девушек-прислужниц своих вместе с багажом отправила в предназначенный ей сурт, а сама с джасабылом отправилась к брату. И тут же оглянулась, оказывается, она впервые за многие годы ехала одна без охраны. Как это удивительно! Она у своих…

Алтынай с жадностью вглядывалась в родные лица, по которым так истосковалась. По одежде нукера, стоящего в карауле, определила, что он родом из кэрэитов, а вон тот парень-порученец, во весь опор мчащийся на пегом коне по какому-то срочному заданию, судя по заплетенным косам, из киданей. В низине с озерками пасут лошадей молодые русоволосые татары. У костров же хлопочут над котлами широколицые хоро. Под горою выстроился сюн – по два арбана в пять рядов, и перед ними какой-то сюняй почтительно разговаривает с седовласым стариком…

– Уранхаи… – сказал джасабыл, догадавшись, о чем она думает. – Молодцы-то какие! Один к одному – как стрелы из одного колчана!..

Как хорошо! Это просто удивительно, но нигде больше нет такого в мире, чтобы люди из стольких разных племен жили вот так дружно, были слиты так воедино.

Поравнявшись со светловолосыми, рослыми уранхаями, хотун натянула поводья. Сидела и молча смотрела на них. Во многих арбанах не хватало по два-три человека. Их места всегда пустуют. Несведущему это может показаться странным: почему, в самом деле, не заполнили эти места другими нукерами, не сдвинули ряды?

Для монголов место каждого человека в строю имеет особое значение, поэтому никто другой не должен занимать его, пока тот на задании или даже ранен. Потому что от того, на каком месте в строю ты стоишь, зависит подчас твоя судьба в бою, а шире – твое назначение вообще и связь с невидимыми силами. Только когда нукер погибает, на его место ставят другого, предварительно проведя особый обряд очищения и оберега.

Подумав об этом, хотун сжала губы. В жизни бывает и так, что пустеет место дорогого для тебя человека… И тебе никогда не достанется то, к чему ты так стремишься, о чем так мечтаешь, чего так хочется. Предназначение твое, увы, не совпадает с твоими желаниями. Будь ты даже могущественной среди людей Хотун-Хан, все равно вынуждена безропотно подчиниться своей судьбе, как самая последняя прислужница твоя… И Алтынай несколько раз глубоко вдохнула влажный и прохладный воздух долины, чтобы унять волнение, поднявшееся из глубины души к горлу…

Джучи, услышав, что к нему едет любимая сестра, которую он не видел семь лет, вышел навстречу. Такая худенькая, хрупкая, когда расставалась с родным домом, она теперь возмужала, созрела телом.

Алтынай соскочила с коня, припала к широкой груди старшего брата, совсем неожиданно для себя горько разрыдалась.

– Ну, что ты, маленькая!.. Зачем же слезы лить, когда такая радость… Когда встретились – живые, здоровые! – изменившимся голосом сказал Джучи, сам тоже еле сдерживаясь от слез, поглаживая дрожащие плечи Алтынай. И вспомнились слова бабушки: «Вы, мужчины, хоть и ходит рядом с вами смерть, все же находитесь всегда средь своих. А бедные наши девочки вынуждены отправляться к другим народам, к чужим, иногда враждебным людям, и постоянно жить под неусыпным наблюдением ненавидящих и завистливых глаз, опутанные сплетнями и оговорами, и закончат жизнь свою тоже на чужбине ради умножения нашей славы…. Так что запомните мои слова, нежьте-хольте своих девочек, сестренок и дочерей, пока они с вами, берегите их, как драгоценные камни»… – Ну, поплачь немного… со мной можно. Отведи душу… Детка моя, как ты измучилась средь этих… Только, прошу, не показывай свои слезы матери с отцом. Старики и так маются, что ты страдаешь там… Хорошо? Они и без того испереживались за тебя, каются все время, что не разведали толком сразу…

– Хо… хорошо…

Алтынай пыталась унять слезы, но пока не получалось, слезы буквально душили ее, плечи так и тряслись. Все, что она держала в себе эти долгие семь лет, словно разом прорвалось, излилось освобождающими слезами… Наконец, немного успокоилась, тщательно вытерла слезы.

– Маленькая моя, возьми себя в руки, держись, терпи. Самое трудное, надеемся, позади.

– А я и держусь, куда мне деваться? – грустно ответила брату Алтынай. – Что касается терпения, то я даже прослыла там Каменной Хотун… Даже жалуются друг другу, что невозможно из меня слезы выбить. Что по мне нельзя определить, радуюсь ли хорошему или огорчаюсь из-за худого… Только, кажется, вся моя выдержка кончилась сейчас, слезами вытекла…

– Ничего, ты достойно пережила первые, самые тяжелые времена, и мы гордимся тобой. Теперь же мы все возвращаемся сюда. Отец намеревается назначить меня здесь главным. Так что сможем поддерживать друг друга.

– О, как это было бы хорошо! Оказывается, нет ничего хуже, чем отрываться от своих, жить сиротой в чужой стороне, хотя вроде бы и имеешь такую могущественную родню. Но от некоторых бед и войском не защитишься…