Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– Ну? – Тэмучин не то что удивился, но оживился в ожидании чего-то действительно другого, ибо от разговоров о западе в последнее время все устали. – Я слушаю тебя.

– Хоть и были нелегкими все эти походы, но все же они не прерывали связи с родиной. А сейчас в нашем Иле такие расстояния, что человек, выехавший с одного конца осенью, прибывает на другой к весне… – Усуй, выложив в ровный ряд слова, словно обточенные речным течением камушки, вздохнула и, глядя в глаза ему, продолжала: – И вы теперь отправляетесь очень далеко, самое малое на триста кес. Из такой дали не вернешься навестить, когда пожелаешь. Все это, конечно, не очень хорошо повлияет и на жизнь всего войска, и на остающихся здесь. Это одно. А другое касается тебя…

– Хм… – Хан, не показывая удивления, выжидающе и молча смотрел на свою хотун.

– С тобой сперва поеду я, потом меня сменят Хулан с Усуйхан.

– Я недолго там буду. В будущем году, надеюсь, вернусь.

– Ну, это решит обстановка, какая сложится, не будем загадывать. Дорога будет дальняя и изнурительная, так что лучше тебе не возвращаться назад столь быстро. К тому же нельзя оставлять войска, так далеко оторвавшиеся от родной земли. Пока там все будет окончательно решено и устроено, пройдет не меньше трех-пяти лет, как это обычно бывает… – сказала Усуй-Хотун твердо, но на мужа посмотрела жалеюще. – Я о другом хочу сказать…

– Слушаю тебя, моя верная.

– А ты не обидишься? Хочу сказать тебе правду, которую до сих пор никто, уверена, не осмеливался тебе сказать…

– Так скажи.

Хан все так же выжидающе смотрел на нее, а сам с некоторой тревогой думал: что же это может быть? Странно, но только недавно он понял, что Усуй в чем-то превосходит его, возможно, в чем-то сильнее. И, наверное, поэтому он всегда не то что побаивается этой своей всегда такой выдержанной, такой спокойной и уверенной жены, но держится с ней несколько настороже, в собранности… После матери именно и только она была тем человеком, который порой додумывает за него недодуманное, исправляет огрехи некоторые, как бы между делом и необидно указывает на ошибки.

– Пришла пора определиться, мой повелитель, кого из сыновей ты оставишь после себя преемником, посадишь на трон хана…

– Вот как? – хан, хоть и подготовился внутренне, но все же малость растерялся от такого неожиданного продолжения разговора, и сразу горячо почему-то стало в груди, кровь прилила к лицу. – Ты так думаешь?

– Да. Тебе уже много лет… И до сих пор не слезаешь с седла, из одного похода не возвратившись еще, замышляешь другой. Вижу, что иногда ты настолько устаешь, что уже и время не различаешь. А все эти сражения, из которых ты не вылезаешь?.. Вся жизнь твоя – сплошная опасность, и мы так иной раз переживаем за тебя, что… И невольно думаешь: вдруг случится несчастье какое-нибудь? Охрани нас от такого, Вышний Тэнгри, но… Что станет тогда с Илом, распростершимся на полмира, где столько народов? В чьи руки попадет – и в одни ли? Нет, пора об этом подумать, ибо никто из нас, смертных, не может заглянуть и на день вперед. И обязательно бы решить это.

– Ты права, конечно, моя верная, – помолчав и не поднимая глаз, проговорил хан. – И хорошо, что подумала об этом и сказала. Но как, почему до сих пор не подумал я? Наверное, от недосуга, от усталости тоже. Откладывал всё это, признаюсь, ждал, когда подрастут как следует сыновья, проявят себя в настоящем деле… И понимаю теперь, что зря, что надо бы раньше с этим определиться. Сколько у меня советников, и ни один из них не надоумил… Даже Борте, мать моих четырех сыновей, старшая из вас, ни разу ничего не сказала мне…

– Не надо, не говори так… Если даже и видят, понимают, то все равно трудно сказать такое человеку, который находится еще в полной силе и мудрости, здоров и крепко держится на ногах… Кто осмелится?

– Но ты же вот сказала…

– Да и мне такое нелегко далось. И теперь, когда я высказала это, мучившее меня несколько лет, которое обдумывала столько дней и ночей… нет, наконец-то легче мне стало. – Усуй вздохнула. – А решение, конечно же, только за тобой.

Было над чем задуматься хану после этого разговора в долгой дороге на запад. Да, ему уже исполнилось ныне пятьдесят, старшие сыновья стали взрослыми, а он, перегруженный повседневными заботами, всё никак не удосужится исполнить завет старого тэнгсика Чархая: иметь долгие, с заглядом далеко вперед, мысли, думать о грядущем. А это плохо – ох, как плохо…

Как бы там ни славословили его победы и свершения всякие льстецы, уже называя его земным богом, и как бы далеко не простиралось его могущество и железная воля, – но он всего лишь смертный человек с немалым, но все-таки ограниченным умом, по рукам и ногам связанный многочисленными обязанностями и условностями, у которого истинной свободы действий меньше, пожалуй, чем у черного нукера… И как мог настолько затуманиться его мозг, забыв о простейшей предусмотрительности, забыв о самом важном? А ведь он, в сущности, просто человек на коне, с которым может случиться все что угодно. При переправе вброд через одну из многочисленных горных рек, допустим, под ним споткнется лошадь и он упадет в ледяную воду, простудится, заболеет и… Здоровье его совсем не железное, он-то это знает. Из тех вон зарослей обочь дороги может сорваться со звенящей тетивы мэркитская длинная стрела с зазубренным и намазанным рыбьей тухлятиной наконечником, выпущенная молодым и отважным зорким нукером, гордостью своего рода, и что ей лучшие наборные латы и китайская кольчуга, когда целит она прямо в горло… Невидимая и неуследимая, бродит по степям чума, выкашивая порой, опустошая целые племена, станы их, оставляя осиротевшие, дичающие без человека табуны и отары в окрестностях; а заразиться ею или еще какой неведомой хворью, говорят, можно даже на привале, присев на прибрежную травку… И как тогда быть им всем, оставшимся без него? Какой случайностью и который из четырех старших сыновей сядет на его место… Да и надолго ли сядет? И подчинятся ли ему с должной покорностью и верой, верностью остальные, согласятся ли в душе? Или как после Джэсэгэя разбредутся на все четыре стороны, мечтая каждый о своем полновластии в своем собственном, пусть и невеликом улусе? Жажда власти – о, это бешеная сила, если дать ей волю…

Ужас, какой даже и представить себе он не позволяет сейчас, налагает на это полный запрет. Но не наложишь запрет на своеволие людское – после себя…

Наверное, скорее всего на ханский ковер сел бы Джучи, как старший; но слишком уж добр, а в переходное время это опасно, может не удержать поводья. И будет мешать его близорукость, привычка придавать слишком большое значение мелочам, распыляться на них, усложнять самое простое – далеко не всегда видя главное, сложное.