Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– Да, кажется, так и есть… – Джучи даже вспотел от неловкости и стыда. – Но я кое с кем уже разобрался, суровые условия войны помогли… Отец, а почему ты не говорил мне этого раньше? Я бы, может, сумел избежать многих ошибок…

– Нет, сын. Всему свое время. Раньше бы ты этого не понял и принял бы за пустое назидание. А теперь вижу – созрел, ибо сам во многом был на подступах к этой старой, вообще-то, истине. Ты теперь понял: правитель, не умеющий выбрать лучших людей, сам попадает в сети своего окружения. Единомышленники в нем, сговорившись, никого извне не допустят до тебя, создадут между тобой и народом твоим такую стену, которую и ты не сможешь уже преодолеть, разрушить… Остерегайся этого. Остальное же додумай сам. Ну, иди…

Хан посмотрел вслед задумчиво переступившему порог сыну и вспомнил, как сомневался, путался когда-то он сам – давно, только еще поднимаясь на ноги. Он, рано потерявший отца, не успел узнать отцовской науки. Да и не было возможности задуматься ни о чем другом, как только о спасении от постоянно грозившей опасности смерти, о защите себя и родных. О каком большом будущем могли быть мысли, когда не знаешь, выживешь ли завтра?

Кто сам остался около него в его тогдашнем безнадежном положении, веря только в его талант, тот и стал его окружением. Понятно, что не было у него и особого выбора, людей-то осталось совсем немного. Но едва ль не все они, выдержавшие неимоверные испытания, оказались деятелями великими: Боорчу, Джэлмэ, Мухулай, Джиргэдэй, Хубулай, Хуйулдар… А те же братья – и родные, и те, которых потом воспитала его мать?!.

Не может сейчас он сказать, что сам их разглядел, сам выбрал. Слишком уж они все как на подбор талантливы, сильны духом, неистощимы энергией – будто кто-то свыше дал ему таких соратников. Да и все мы, видно, родились и велись по жизни, оберегаемые свыше, ради создания такого великого Ила, ради того, чтобы многие народы его до поры до времени обрели покой и мирный труд… И если этот Ил будет долговечным, то родятся много еще таких людей. Да и в последнее уже время из гнезда Аргаса вылетают такие орлы, что неба им мало, земли не хватает, рвутся на запад…

Хан вздохнул. И всё вспоминал, перебирал давно прошедшее… Когда ему только исполнилось девять лет, той осенью умер его отец Джэсэгэй-Батыр. И Таргытай-Кирилтэй подговорил всех откочевать от них, бросив посреди пустой степи свою Ожулун-Хотун с маленькими детьми. Не послушались верного умершему полководцу денщика-тэнгсика Чархая, пытавшегося их остановить. Более того, в злобе тяжело ранили его копьем. И перед самой смертью Чархай успел позвать маленького Тэмучина, сказал ему:

– Бедный мой мальчик! Сиротой остаешься… Но будь мужчиной. Еще до твоего рождения все приметы указывали на твое будущее могущество… да, на высокое предназначение. Так что не забывай о нём, как бы ни было тебе горько, тяжело… – Он задыхался уже, говорил с перерывами, но, видно, очень хотел досказать. – Никогда не уходи в себя, не падай духом… оставь это слабым. И держи голову выше. Если даже будут обижать, унижать… не сопротивляйся попусту, только запомни. Не для мести, месть придет сама. А для того, чтобы знать и понимать участь гонимого, унижаемого… Когда-то и мы с твоим отцом знали одни победы… Тогда мы не знали… да, не думали, что настанут такие времена, когда наше слово ничего не будет стоить, наш приказ не будет выполняться… Сегодня я радуюсь одному – что Джэсэгэй-Батыр ушел, не узнав вероломства, этого подлого предательства. Что мы… Мальчик мой… В пустой розни между своими, в бездумных геройствах провели мы свои лучшие годы – и вот наказаны. А ты должен навсегда унять эту проклятую рознь, объединить Степь… Завещаем: исправь глупость отцов, изгони междоусобицу!.. Тебе еще много предстоит увидеть… испытать, узнать. Но не забудь эти… эти черные дни и годы… – Он уже хрипел, их старый тэнгсик, через силу выталкивая из себя слова, но не отпускал руки его. – Будешь страдать, голодать… но пусть мужество твое не притупится. Имей долгие мысли, которые идут дальше повседневной нужды… гляди вперед, в будущее. Роди в себе, укрепи длинную волю монголов…

Тут он потерял сознание и забормотал что-то бессвязное. Но вдруг каким-то чужим, зычным голосом ясно произнес:

– О, как много нас… какое огромное воинство! Как велика страна наша, как пространна… О, великий Ил! Чингис… Чингис, говорите?.. Да, это он, это величие наше!.. О, Бартан-Батыр… Хабыл-Хаган…Хутуктай-Мунгуй… Хутула-Каган… да, я вижу вас. Но где, где мой тойон, мой Джэсэгэй-Батыр? Почему его нет? О, горе мне… бедный, бедный мой…

Голос Чархая всё слабел, затихал, будто он куда-то удалялся – и вот стих совсем.

Тэмучин, держа застывшую руку старого тэнгсика, зарыдал горестно. Услышав это, вбежали мать с Хайахсын.

– О, бедняга, он ушел от нас… Ушел к своему сегуну, а с ним к Тэнгри Всевышнему! – воскликнула Хайахсын, склонилась над ним и закрыла глаза Чархая, бессмысленно теперь уставившиеся в открытый дымоход, в небо.

– Прощай, отбывай с миром… Иди к своему тойону и там тоже будь ему верным слугой, как и на земле. А мы здесь как-нибудь… – прерывающимся голосом сказала Ожулун. – Да, мы как-нибудь…

Сдерживая рыдания, Тэмучин думал: зачем мать отпускает его? Не надо было нам отпускать тэнгсика. Мы же остаемся без единого взрослого мужчины…

А Чархай словно все видел и слышал. Лицо его, только что сведенное судорогой последнего мучения, постепенно разглаживалось, менялось, даже приобрело какое-то торжественное, освобожденное от земных забот, приподнятое выражение. Он словно бы вытянулся, грудь его гордо поднялась, как у нукера в строю…

Тэмучин тогда впервые видел так близко кончину человека. Сколько же родных ему людей он потерял с тех пор, проводил в неведомые края! Но оттого ничуть не стала понятней странная и высокая тайна перехода жизни в смерть.

Перед самым походом сюда Усуй-Хотун попросила его прийти к ней в сурт и сказала наедине, глядя ему в глаза:

– Мы-то надеялись, что все устроилось, наконец, и мы до поры до времени поживем без тревог. Но где там… Вот и теперь ты отправляешься, только уже на запад.

– Так надо. Не я сам – нужда нас отправляет… И я думал пожить хотя бы несколько лет спокойно после завоевания Китая, но… Чтобы понятней было: в западной стороне сосредотачиваются сейчас силы, которые опасаются нас и хотят упредить. Если не урезонить главных зачинщиков – мэркитов и сбежавших отсюда найманов, пока не поздно, то может случиться очень для нас неприятное. Потому и заторопился.

– Хоть я и не разбираюсь во всем этом, но главное-то, кажется, понимаю, – по обыкновению не спеша протянула Усуй-Хотун. – Нельзя упускать время, так? Иначе даже ничтожное может разрастись до беды, и самое простое станет неразрешимым. Но я хочу сказать про другое…