Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– Не знаю… Ты сам же говоришь, что нам нет проку так глубоко вникать в их отношения, которые оцениваются лишь деньгами и выгодой.

– Но все-таки знать их надо. На первый взгляд, нравы чужого народа всегда кажутся дикими, предосудительными и неприемлемыми. Они, наверное, тоже думают: зачем этим диким монголам война, зачем лезть в Китай или в эти адские пустыни, когда можно оседлать один Шелковый путь и жить себе припеваючи?.. Нрав и поведение людей диктует жизнь, основное занятие. Поскольку уйгуры издревле живут на этом торговом пути, не охотятся и не рыбачат, как мы, то для них средством жизни является торговля. Этим, в общем, и объясняются их особенности. И ты, чтобы не ошибиться, должен правильно понять их отличие от нас. Осуждать, ругать всегда легче, а вот понять порой очень нелегко.

– Хорошо, попытаюсь… – Курбан резко встал, как бы встряхнув с себя мучительные сомнения, и сразу превратился в молодого, решительного командующего.

Аргас долго смотрел вслед ему.

Он не мог объяснить себе, почему Курбан на этот раз показался ему каким-то другим… Уж не случилось ли у него что-то такое, серьезное, о чем он не хочет или не может сказать?..

Не будет никаким преувеличением, хвастовством, если Аргас скажет, что через его руки прошла добрая половина всех тойонов монгольского войска. А этот парень входит в пятерку лучших за последнее время, и потому Аргас с пристрастием следит за каждым его новым назначением, ростом, за всеми его действиями, да и тот охотно прибегает к его советам. На совещании, где распределяли должности для молодых тойонов по результатам прошедшего года, он долго сопротивлялся предложению отправить Курбана к уйгурам, но все-таки согласился, позарившись на высокую для воспитанника должность мэгэнэя. Он и раньше боялся, и сейчас боится, что молодой человек с еще малым опытом, с не окрепшими как следует убеждениями, попав под сильное влияние в чужой среде, может заколебаться.

Эллэй, судя по времени возвращения, проводил своего друга довольно далеко.

Самомнение у парней, конечно, большое было – и, как чаще всего бывает, от незнания. Они и не скрывали, что не удовлетворены своим положением и должностями во второстепенных «черных» войсках. И рвались руководить отборным, вышколенным, закаленным в боях войском.

Им казалось, что проще иметь дело с настоящими нукерами, прошедшими воинское обучение с юных лет, умеющими понимать любую команду без лишнего объяснения, четко выполнять их, – не понимая, что зато и спрос тут гораздо больше. Ибо монгольские воины вынуждены постоянно воевать с превосходящим по численности врагом, не сходясь с ним близко, имея необходимое для маневра пространство, заставляя его гоняться за собой из недосягаемого для его стрел и копий далека, а затем поражая его своим мощным броском волка, боевым искусством подавляя его дух и одерживая победу без особых потерь со своей стороны. И не сталкиваясь с противником в открытом бою, рассеять его и добивать запаниковавшего. А это дело опытнейших воителей, мгновенно оценивающих любую боевую обстановку, имеющих в запасе едва ли не десятки способов воспользоваться ею.

Пребывание же среди другого народа развивает молодого человека, заставляет много размышлять над увиденным и познанным, расширяя его кругозор, он учится пониманию других, подчас довольно чуждых, – пониманию, столь важному для пестрого, сборного монгольского войска. Сейчас они это пока не усвоили в должной мере, да и не каждому это дается. Каждого из особо одаренных нарочно «гоняют» с должности на должность, чтобы будущий полководец всесторонне обучался, познавал, набирался опыта. Эллэя направили сюда по просьбе его сестер – Великих Хотун, и понятно, что его готовят к скорому назначению на какую-то высокую должность. Что ж, Эллэй совсем не простой мальчик. Нужно без всяких сомнений признать за ним особые способности не только в боевых делах, но и умение организовать любое дело, обустроить жизнь в самых, казалось бы, неподходящих для того условиях.

Но каким бы выдающимся по задаткам не был человек, он должен прежде в совершенстве овладеть доверенным ему делом, только тогда его передвинут на более высокую должность. Старик не любит, когда со стороны вмешиваются в этот исконный порядок, особенно ему не нравится прямое вмешательство высокопоставленных покровителей. Что может быть хорошего в этом и для Ила, и для него, человека, который возится с детьми какой уж десяток лет, старательно и с любовью нянчится с ними, обихаживая, выращивая все равно как редкие и очень нужные растения. Ты год от года внимательно наблюдаешь за ними, осторожно направляешь их характер и способности куда надо, готовишь к большому государственному делу – и вдруг кто-то своим вмешательством со стороны разрушает весь твой четко выстроенный план, назначает твоего питомца к делу, которое еще не по плечу ему, к какому не готов. И тот подчас не справляется ни с делом этим, ни с собой, ломается, годы воспитания идут насмарку, но ты уже ничего с этим поделать не можешь…

Аргас вспомнил Дабана и тяжело вздохнул. Стараешься-стараешься, выращиваешь молодого человека всесторонне развитым, готовым к большим свершениям, оправдывающим все твои труды, но судьба, но случай вместо ожидаемой радости приносят беду… И никто, будь он хоть каким умным и предусмотрительным, не в силах это предвидеть. Какие бы жесткие требования ни предъявлялись к вождям и тойонам в отношении потерь, как бы ни берегли мы своих лучших людей, война все равно возьмет свою кровавую долю.

Несмотря на все свои дурные предчувствия и плохие в последнее время сны, весть о взятии под стражу Курбана стала для него полной неожиданностью. Попытался сразу же узнать хотя бы причину ареста, но никто и ничего не стал ему объяснять. Все держалось якобы в строжайшей тайне, так что не только узнать, но даже предположить что-то было невозможно.

– Как же так, ни с того ни с сего – и под стражу? Наверняка, ошибка вышла… – надеялся про себя на лучшее старик, направляясь на центральный стан.

Но кого бы из знающих он ни спросил, в чем же все-таки обвиняется Курбан, никто не отвечал ему, все стесненно отводили взгляд, будто это и он тоже виноват в неведомом проступке воспитанника… Все это вселило в его сердце самую серьезную тревогу. Плохие вести никогда не оказываются полностью вымыслом, и тут, видимо, все-таки произошло что-то весьма необычное, какая-то беда.

Молодого тойона задержали, привезли и тут же передали в распоряжение Верховного суда. Значит, все уже открылось, все почти решено, и закрутились вовсю жестокие жернова суда, Джасака.

Аргасу ничего не оставалось, как отправиться к тойону тюрьмы Хорхомусу – с просьбой разрешить ему встретиться с питомцем, но тот, старый пень, даже слушать не стал знаменитого бахсы, а отмахнулся как от дряхлого пастуха: