Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– А ты? – мальчишкой стал вдруг грозный Ордой-тойон.

– А я, батыр, порыскаю по горам Алтая: настают темные времена, но эта тьма не укроет нас добром – нужны надежные схроны. Послушай еще: в обшитой кожей арбе – три переметных сумы… В них золото и драгоценные камни. И еще: если настанет крайняя нужда, то Ача-хотун, твоя сестра, знает три места, где я положил клады. Но более всего дорожи войском. И последнее: не надейся, что я приеду да разберусь, да рассужу… Не жди. Все оставляю на твое разумение… Говори!

– Сколько сюнов ты берешь с собой, гур хан? – глядя на столь знакомое с детства лицо брата, друга и отца, которого нужно в один миг лишиться, спросил Ордой-тойон.

– Я беру два арбана.

– Два арбана?!

– Да. Два арбана. Небольшой группой легче и быстрее перемещаться.

– Когда уходите?

– После четвертого чая.

Замолчали, глядя в лица друг друга, и молчание становилось тягостным.

«Я сказал…» – услышал Ордой-тойон и ответил:

– Ты сказал, я услышал…

Затем в низком поклоне стоял до тех пор, пока из пределов видимости не исчезла спина гур хана.

…Зима минула на диво незаметно.

Мужчины не баловались мелкой охотой и рыбалкой, как обычно, а от мала до велика словно срастались с лошадьми, упражняясь в скачках и стрельбе из лука. Этой зимой многие попротерли свои кожаные штаны о конские спины, но неустанные женщины и проворнорукие старухи все мяли и дубили, скоблили и сушили кожу для новых сапог, штанов, кроя и прошивая их нитями из крепких и гибких сухожилий; они чинили повозки и рожали детей, чтоб было кого возить в этих повозках, кроме все прибывающего скарба, войлоков и суртовых опор; они оставляли мужчинам время для того, чтобы те, поупражнявшись в военных тонкостях, вечерами могли поесть мяса у очага, обглодать вкусные кости и, высосав из них мозги, бросить кость урчащим собакам, что охраняют стада и помогают в охоте…

О, если б мог Тэмучин оборачиваться орлом и улетать за черту песчаной пустыни, чтобы знать, к чему готовятся джирджены-нучи, кара-китаи и онгуты, живущие там! Тьма незнания страшней, чем слепота глаз, а ведь если предположить худшее, то с четырех сторон могут навалиться на него четыре великие силы: после победы над Тайан-ханом волны слухов раскатились на все четыре стороны, а их откатом доносило: «Нужно удавить Тэмучина и его войско, пока они не натворили больших бед и не окрепли…»

Но куча камней иногда тянет больше, чем большой валун: у Тэмучина был Джэлмэ, а у Джэлмэ – его тайные соглядатаи и разведчики, в основном, в облике крупных и мелких купцов. Дела ближних и дальних соседей не были тайной для Тэмучина, так же, как и намерения шатких союзников, которые проведывал большой хитрец чербий Сюйкэ, видящий во тьме и слышащий, как далеко в степи проклевывает яичную скорлупу птенец перепелки.

Однако прошло три зимы, и чербий Сюйкэ ни разу не насторожил Тэмучина известиями о смуте среди найманов. Они постепенно растворялись в порядках Тэмучинова крыла. Они преследуют Кучулука в составе тюмэна Джэбэ, а в тюмэне Сюбетея аж три мэгэна найманов гонятся за мэркитами, но мэркиты – чужаки для них, Кучулук же – единственный и законный после Тайан-хана вожак. Понимая эту слабину, Тэмучин хотел было остеречься от доверия к их благонадежности и передержал их в глубоком тылу, сами найманские тойоны возроптали: не надо жалеть их животы, коли встали в строй… Да разве о жалости идет речь?

Ни от Сюбетея, ни от Джэбэ пока нет ни единого вестника.

Где они? Не сложили ли свои неокрепшие крылья под вражьими стрелами и не лакомится ли седой ворон их кровавыми останками? Это их первый дальний поход, и не к кому подскакать за советом и наставлением. А если Кучулук и Тохтоо объединятся и выступят встречь? Они быстро остудят два разгоряченных погоней тумэна.

Значит, нужно отправить сына Соргон-Сура, молодого Чимбая, для осады мэркитской крепости Тайхал, чтоб никто не мог просочиться из крепостных укреплений на помощь своим, чтобы ни гонец, ни почтовый голубь, ни свет тревожного костра не оповестил своих.

И Чимбай осадил крепость Тайхал по велению Чингисхана, взял ее в плотное, как удавка, кольцо. Одно войско сменяло другое день и ночь. И хотя Чимбай приказал не обстреливать укрепления, не метать в крепость китайского огня, не рыть подкопов и не подходить к стенам на расстояние полутора полетов стрелы, а тем более не иметь урона от вражеских копий, нашлись два лихача, кинувшиеся с боевым кличем на ворота Тайхала с востока. Однако оба были заарканены и казнены: их отрубленные головы виновато щерили зубы, лежа у ног палача. Об этом было доложено Тэмучину.

Он крепко держал в руках нити и, как опытный ткач, составлял из них картину бытия, как паук, плел паутину, зная, где и кто из врагов пребывает.

Но ничего не знал о Джамухе кроме того, что, отделившись от найманов, он бежал в сторону Алтайских гор с остатками войска. Джамуха – великий воин, он может грянуть как удар грома, что возвещает ливень с ясного неба. Алтайские горы простираются далеко и причудливо, в каждую лощину и темную пещеру не заглянешь глазами даже выносливых лазутчиков. Джамуха и его люди превратились, похоже, в камни и деревья.

Приближенные хана ненавидят Джамуху с пылкостью собак, лающих вслед бегущему верблюду. У них есть на это право, поскольку ни один из могущественных врагов Тэмучина не действовал так, по их мнению, вероломно, а хан все равно поминает Джамуху теплыми словами. Уж не околдован ли?

Но не приязнь ли Джамухи к Тэмучину и не верность ли андаю заставили его остаться хладнокровным в пылу минувшей битвы, забыть о своем крутом норове и покинуть боевые порядки найманов, тем самым поломав их окончательно?.. И это не трусость, не предательство – надо знать андая с его отчаянной храбростью и презрением к смерти, с его умом, которому нет равных, и вспыльчивостью, следствием которой всегда является глубокое раскаяние. Тогда он бывает беспощаден к себе, но никто не знает, чем обернется это раскаяние для его нукеров: не новым ли походом ради самого похода?

А каким шутником был он в ранней юности! Только успевай слезы от смеха со щек смахивать. Но как бы он нынче не пошутил, напав на Тэмучина, – тут уж будет не до смеха.

И Тэмучин отдал приказание войскам, которые расположены вблизи ставки, днем и ночью находиться при оружии.

Конюхами ведали младший брат отца хана Аччыгый-тойон с Бэлгитэем, и рвение их хан находил похвальным. Чтобы поберечь лошадей, без них обходились на зимних облавных охотах: таас уранхаи выстругали и выгнули лыжи, подбили их лосиным мехом и по хорошему снегу щедрой зимы далеко убегали за добычей. Насушили много мяса, наготовили много колбас из вареной крови, кишок и сохранили лошадей – крылья летучего войска.