Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– Отчего это ты голову в плечи втянул, как черепаха, скажи, Хасар? Может быть, ты, Хачыан, возглавишь всех монголов: ты ведь самый умный наедине с овечками и лошадьми! Слышишь меня?

– Слышу…

– Скажи: слышу, мама!

– Слышу, мама! – ответил Хачыан, сверкая зубами в улыбке. – Ты мне кипятку за шиворот плеснула!..

– А ты мне гадюку к сердцу поднес! Мне гадостно понимать, насколько мелки русла ваших мыслишек… И насколько тонка оболочка ваших мозгов… Камус у вас еще короток, торбаза ваши еще болтаются у щиколоток, халатишки до пят… Может, грудью вас не докормила? Иди, подудонь материнскую грудь, Хасар! Пусть люди потешатся! Иди, я дам тебе подзатыльника, чтоб ты вспомнил: где мы были несколько лет назад, когда царили здесь тангуты, мэркиты, найманы, татары! Не от них ли я укрывала вас своими лохмотьями, и казалось, что нет укорота на их лихоимство… Со страху люди убегали в пустыню и усыхали там до костной белизны, люди ели древесную кору и пили мочу животных – забыли? Коротка же память жирных! Теперь, когда одержана победа над великанами, вы снова превращаетесь в карликов и норовите делить добычу от однодневной охоты, и по норкам – не так? Вы посмотрите на тех, кого покорили: они многократно превосходят вас в знатности, в богатстве, в знаниях… Так как же вы долго думаете удерживать их, находясь под хмельком случайной победы? Чем вы думаете их удержать: силой? Унижениями? Потачками? Судя по вашим рожам, мои слова озадачили вас, вот что удивительно! Значит, еще не все потеряно… А, Хасар? Что важнее? Чья-то обделенность или думы о будущем?

Хасар вскинул руки, словно защищая лицо от удара плетью.

– Нохолор… Я презрительно называю вас – нохолор… Так обращаются к несмышленышам и слугам… Но я продралась через большую нужду, как через безводную пустыню, но я – госпожа, оттого, что мне тесны ваши мысли. Мой старший сын Чингисхан хочет вывести вас к новым законам нового ила, которые будут намного живительней прежних, которые ни один большой или малый народ, племя или род не станут отталкивать или держать на обочине большого пути, он хочет сделать вас великим народом… Откажитесь от личных амбиций, готовьтесь к жертвенническому служению ради искоренения несправедливости и зла на земле… Все вы знаете, как делается сухое молоко, густое, как тесто… Сначала надо выбить жир из молока… Так вот и нам всем предстоит порастрясти жир в большом котле, простирающемся от моря до моря… А я устала… – неожиданно для всех, потрясенных и просветленных такой душевной силой, закончила Ожулун-хотун и вышла из сурта, задевая юбками понурые головы сидящих мужчин.

«…Никому, кроме считанных, я не могу открыться полностью! Никто не узнает до времени мои мысли и не обернет их во вред моему делу, не исказит их и не извратит! Но как же они теснят дыхание, учащают биение сердца, туманят взор, эти мысли: я одинок, я отловлен ими, как редкое диковинное животное, и сижу в клетке этого одиночества, позволяя рассматривать себя, но не мысли свои и намерения! А в детстве мы катились по степи малыми горошинами вслед за небесным журавлиным клином и кричали: «Последние, выйдите вперед, последние, выйдите вперед!» Ах, сбросить бы с себя это тяжкое ярмо Первого и уйти, подобно предку Бодончору, в горы! Но – прочь слабость, Тэмучин… Посмотри в грядущее: видишь город? Подле этого города – долина, а в ней тьмы куропаток и перепелов… Ты прикажешь – и для их откорма люди-землепашцы засеют поля просом и гречихой, гаоляном и чумизой… И никому не будет дозволено собирать эти посевы, чтобы корма для птиц всегда хватало. Много людей будут сторожить птиц, чтобы их не переловили охотники, эти люди и зимой будут кормить птиц просом и приручать, чтоб они слетались на свист. По моему приказу люди настроят много птичьих суртов, где те будут ночевать до света, до первых своих посвистов. И когда я ни приду в эту долину – они будут петь и садиться мне на плечи, на шапку, на ладони, а если буду далеко, то пусть их привозят ко мне на верблюдах… Так и взнузданные народы должны жить в иле спокойно и без возмущения. Но люди – не птицы… О нет, они не птицы… В человеке смешано все, что живет на земле: трава и деревья, вода и небо, птица-сокол и зверь-лис, в нем смешаны мужчина и женщина, высокое и низкое, червь и бабочка! Так что же ты, человек? Кто владеет твоей душой и что понуждает ее? Зачем легкомысленный и смелый Тайчар, брат Джамухи, затеялся угнать у нас табун? Зачем пошел на баранту? Ведь не алчность же сподвигнула его к разбою, а удаль! И он упал с перебитым хребтом, куда вошла стрела табунщика, и три тумэна монголов оседлали коней и пошли мстить за конокрада, возглавляемые андаем Джамухой, и семьдесят плененных им юношей из рода Чонос были сварены живьем в котлах, и голова Чахан-Увы, бывшего товарища, прыгала по кочкам, привязанная к хвосту коня Джамухи… Была ли баранта причиной войны или лишь поводом к ней? Вот в чем вопрос… А если бы были джасаки единые для всех и обязательные для исполнения? Посмели бы джуркинцы напасть на беззащитных старцев и детей-несмышленышей, ограбить их до нитки и перебить добрый десяток? Нет. По их понятиям, так разочлись они за свое поражение, так устроено их бытие. Потому и Сэчэ-бэки, и Тайчу не понимали: за что же Чингисхан казнит их при поимке? А с чего началось? А с того, что старухи избили Сэчэ-бэки. За что? За то, что на пиру налил своей молодой жене раньше, чем старшим… Тут же, в то же время прибежал Бэлгитэй и донес, что поймал вора, который хотел стибрить оброт с коновязи. Тогда джуркинец Бури-Боко схватился за нож, вступаясь за своего воришку, и началась драка, где джуркинцам намяли бока. Где причина и где повод? Об этом не нужно было бы думать, будь джасак один на всех…» – так думал Чингисхан, собирая долгие советы со старцами и грамотеями. Просиживали на них от ранних пташек до звездных дождей. Терпеливый и изощренный в прядении мыслей из лохматых ворохов сказанных слов, Джэлмэ мотал и мотал эти нити в клубочки будущих джасаков…

– Что вы думаете о воровстве? – спросил их Чингисхан.

И мудрецы набрасывались на мясную кость, обгладывая ее добела.

– Китайцы за воровство отрубают пятерню, – говорил кто-то из знатоков. – А некоторые народы так и голову сносят! А уж в ямах-то сколько воров сидит, а сколько изгоняются навечно!

– Воров надо убивать: один вор заражает десяток слабых душ! – говорил кто-то из прямодушных.

– Что ж это: за всякую уведенную овечку – голову с плеч?! – ужасался кто-то, у кого не уводили последней овцы. – Что-то шибко размашисто… Этак головы будут прорастать по всей степи, как одуванчики!

– А чего переживать-то? – возражал Джэлмэ. – Среди монголов ведь совсем нет воровства – разве это плохо? Разве недоумок какой-нибудь пойдет и украдет. Тогда пусть его казнят.