Милош Црнянский - Переселение. Том 2

Приказ был подписан лично Костюриным.

После величественного пасхального перезвона Исаковичи неожиданно для себя тоже некоторым образом отпраздновали воскресение. Веселило их и быстрое выздоровление Петра, и эта дружная раздольная русская весна, так не похожая на весну в Среме и Варадине, где наступление ее было менее стремительно. Новую волну радости вызвало и то, что Петр, встав на ноги, в первую голову разыскал Павла и обнял его, словно между ними никогда и не было ничего плохого. Восхищенная Варвара, смеясь, как всегда повторяла: «Ребенок, сущий ребенок!»

Она, словно Петр был ее сыном, сейчас перед своими первыми родами вся светилась от счастья, что муж остался жив, цел и невредим, и держалась с ним ласково и с материнской нежностью и любовью. Она садилась с ним рядышком и ворковала, совсем как в медовый месяц.

Позже Исаковичи часто вспоминали, как прекрасна была их первая весна в России. Словно бы и они тоже вместе с травой прорастали на новой земле, возрождались к новой жизни. И это воскресение коснулось не только их семьи, но всех переселенцев.

На Подоле по вечерам гремели сербские песни.

Почти каждый день, получив экипировку, оружие и порционные деньги, из Киева уезжали сербские части. Офицерам выплатили солидную компенсацию за издержки и расходы, связанные с переселением, и недоплаченное жалованье. Исаковичи, как и все прочие, только диву давались. После пережитой нужды, полной неразберихи, все кончилось так, будто они попали на свадьбу к щедрым родичам, которые не жалеют денег.

И не считают их.

Костюрин словно бы и сам воскрес, освободился от своей строгости и почти каждый день, улыбаясь, лично осматривал обученные части, направлявшиеся в Миргород. И части эти, точно очнувшись от дурного сна и очутившись на веселом празднике, тоже переродились.

Подтянутые, чистые, выхоленные, откормленные, веселые — любо-дорого поглядеть!

Люди, до сих пор вытворявшие на Подоле черт знает что, горькие пьяницы, драчуны, превратились в стройных осанистых солдат. Костюрин восторженно приветствовал уходящие части, а воины были один к одному, серьезные, высокие и дружные как братья. С того мгновения, как им выдали униформу и оружие, солдаты без всякой команды держали и вели себя с достоинством. С женами и детьми, следовавшими за ними в крытых повозках, намучились порядком, крик стоял оглушительный, но принаряженные части были безмолвны и послушны, как на параде.

Среди них царила любовь, словно они были детьми одной матери.

Не возникало никаких ссор.

Из Киева уходили с песнями. На русские знамена сербы нацепили какие-то ленты, будто и на самом деле собрались на свадьбу. Когда Костюрину доложили, что ленты эти взяты из церковного убранства, он временно разрешил и их. Генерала больше всего восхищала статность и рост сербских солдат. В армии в то время это особенно ценилось. Понравилось ему и то, что солдаты и без офицеров с одними вахмистрами шли в поход, словно их вели невидимые генералы. Он не верил своим глазам, что это те же самые люди, которые затевали на Подоле драки, грабили мясные лавки и доносили друг на друга.

Сопровождавшие Костюрина офицеры потом рассказывали, что, глядя на уходящие части, генерал только и кричал Витковичу: «Чудеса, черт возьми!»

Живан Шевич, не любивший лошадей, наглый, завистливый подхалим, проскакал на коне, вытянувшись и гордо приосанившись, с саблей наголо. Бахрома его эполет падала на плечи, точно первые весенние серебристые подснежники, ни дать ни взять персонаж из сказки.

Костюрин в мае тысяча семьсот пятьдесят третьего года экипировал и поселил вдоль татарской и польской границ немало сербских офицеров и солдат из Поморишья, Потисья и Темишвара. Три тысячи сто двенадцать солдат и офицеров. В их числе были Исаковичи.

Среди сербских переселенцев было немного хорватов и венгров, а по соседству с Новой Сербией вытянулось селение под названием Арнаутка. Там жили албанцы, пришедшие в Срем с войсками Чарноевича {40} 40 …албанцы, пришедшие в Срем с войсками Чарноевича. — Во время «великого переселения сербов» под руководством патриарха Арсения III Чарноевича (1680 г.) вместе с сербами ушли и группы албанцев-католиков. .

Никому из них не было известно, что ждет их впереди.

Не знали, что их ждет, и Исаковичи, когда им в ту весну выделили землю. Человеку никогда не ведомо, что его ждет.

И хорошо, что не ведомо.

В последние дни перед отъездом Исаковичи были потрясены мощью и величием русской весны, которая казалась им беспредельной и всепобеждающей. Не очень сведущие в истории и географии, они по распоряжению Костюрина как раз в эти дни изучали в штаб-квартире Витковича географические карты России и получили, насколько это было возможно, представление о необъятных просторах российских земель.

Павлу Исаковичу пришла в голову мысль, что грянувшая в Киеве весна наступает на Сибирь и дальше — до самого Ледовитого океана, Китая и Камчатки.

Они были просто ошеломлены всем этим.

Пасха и весна в Киеве обернулась в мозгу сербских переселенцев огромным призрачным видением, светлой верой, что существует на свете страна, которой нет конца и края. Досточтимый Павел Исакович ощутил особую радость жизни, когда это увидел. Он был счастлив, что переселился в эту огромную Россию и что придет день, когда эта Россия двинется… в Сербию!

Юрат сейчас отдавал Павлу должное и признавал, что тот был прав, уговаривая их уехать из Австрии, и не ошибся, когда обещал вывести их из Темишвара из-под власти Гарсули на бесконечные российские просторы.

Они воскреснут!

Петр и Трифун молчали, не возражая Юрату.

Юрат уехал первым.

В день его отъезда все четверо Исаковичей были еще уверены, что, прибыв в Россию, они стоят на пороге большого счастья.

Юрат Исакович — ныне Георгий Исакович-Зеремский — отправился в отведенные ему угодья на Донце под начало генерала Бибикова в мае, в тот самый день, когда Павел год назад уехал из Темишвара.

Сладчайшее православие вполне уживалось у Исаковичей с исконным суеверием.

Это был день преподобного Пахомия Великого.

Пятнадцатое мая.

Юрат уезжал со своими пятью гусарами теперь уже на трех тройках. Подводы были доверху нагружены кроватями, перинами, подушками, одеждой, оружием, сбруей и всяким домашним скарбом.

В первой крытой повозке, склонясь над люлькой дочери, сидела Анна. Она уже оправилась после родов и стала прежней красавицей смуглянкой, гибкой, как тигрица.

Правда, лицо ее покрывала бледность, и оно носило следы какой-то перемены. Не было уже в нем былой жизнерадостности.

Лицо, казалось, уменьшилось и помолодело. А большие черные глаза с поволокой, прежде такие ликующие, теперь настороженно поблескивали из-под густых сросшихся бровей, напоминавших черных гусениц. Только губы оставались такими же пунцовыми и спокойными.