Милош Црнянский - Переселение. Том 2

Застигнутая врасплох, Варвара согласилась принять Юлиану. И даже была с ней любезна, как бывают подчеркнуто любезны светские дамы, когда им приходится разговаривать с гулящей женщиной.

Юлиана сказала, что ей стало известно о близящихся родах Варвары и о том, что невестка оставила ее одну. Вот она и пришла, чтобы заменить ей мать, сестру, невестку и подругу. Все женщины, дескать, сестры.

И самым удивительным было то, что жена Вишневского, которой Варвара гнушалась, внесла в их семью какую-то радость, которой давно не было в доме. Ее смех несколько дней звучал в их доме, словно она стала членом их семьи.

Удивительно было и то, что эта надушенная, роскошно наряженная женщина проводила у изголовья Варвары целые ночи без сна и наравне с повитухой выполняла малоприятные обязанности, о которых муж не имел понятия. И хотя Варваре было неудобно, потом она рассказывала, что лишь эта женщина помогла ей родить, только она облегчала страдания и, не будь ее Варвару нашли бы возле повитухи мертвой.

Свою умелость в обращении с роженицей Юлиана объясняла одиночеством, в котором она провела много лет. Ей, когда она рожала, никто не помогал. Она сама перегрызла пуповину. И лежала одна-одинешенька с ребенком на груди в темноте. Вишневский только спустя месяц удостоил ее своим посещением.

У нее, кроме сына, нет никого на свете.

Когда после благополучного исхода родов Юлиана ушла, у Исаковичей осталось впечатление, что это опасная обольстительница, по которой мужчины сходят с ума. Стройная, не первой молодости, черноволосая, похожая на цыганку женщина, с утра наряженная в роскошный кринолин, была весьма привлекательна, а по вечерам, когда играли в фараон, просто неотразима. Утром она сидела полуголая на постели роженицы и показывала из-под желтой нижней юбки свои крепкие цыганские ноги, а вечером открывала свою красивую загорелую грудь, когда со смехом поправляла волосы и вдетые в них красные гребни. Варвара сразу же заметила, что Петром она нисколько не интересуется и расставляет свои сети Павлу. Он должен был поднимать ей платки, снимать с плеч и надевать шаль, водить под руку, сидеть у ее ног, пока она разматывает клубок, и покорно сносить, когда, подкравшись сзади, она обнимала его за шею и закрывала глаза своими длинными тонкими и смуглыми, как у цыганки, пальцами.

— До каких пор этот человек будет ходить по свету вдовцом и притворяться при встречах с женщиной? — спрашивала она громко. — Варвара, право! Его давно уже следовало оженить.

Что эта женщина явилась в дом не без причины, выяснилось в день ее ухода. Но Варвара об этом не знала. Юлиана устроила так, чтобы после обеда остаться с Павлом наедине.

Она отправилась в комнату, где поселился Павел, чтобы якобы посмотреть весь дом, который после их отъезда она бы охотно сняла для Вишневского. Петр весело сопровождал ее, благодарный за помощь при родах Варвары. Впрочем, в присутствии жены других женщин для него не существовало. С Трифуном Юлиана очень быстро завязала теплую дружбу. Она даже заставила его как-то плясать.

Павел, несмотря на все ее обаяние и привлекательность, относился к ней презрительно, и, будь его воля, он выгнал бы ее, из дома как последнюю шлюху.

Смех этой женщины казался ему омерзительным, отвратительна была ее красота, разговаривать с ней ему было противно. Когда они на какое-то мгновение остались наедине, Павел хотел выйти, но она, расставив руки, преградила ему дорогу. И стояла так в своем черном, сильно затянутом в талии шелковом платье, словно черная тень на белой стене, вперив в него неподвижный взгляд, как поднявшая голову змея. Ей надо, сказала она, с ним поговорить. Она к нему хорошо относится и знает, что он всегда и всюду оставался честным и порядочным человеком. Между тем Вишневский сказал ей вчера вечером, что намеревается засадить его, Павла, в каземат, откуда его уже не спасут ни Костюрин, ни Виткович и никто другой. Вишневский сильный, властный человек, подлый и коварный. Распутник, даром что отец ее ребенка, он и с ее сестрой жил. Сестра сейчас вышла замуж. Нашла дыра заплату! Пусть же он берется за ум и остерегается Вишневского. Если Вишневскому удастся спровадить его в каземат, не поможет ему ни бог, ни ее, Юлианы, мольбы и слезы. Лучше всего покориться Вишневскому. Если Павел этого не сделает, то он будет не первым, которого загубит ее муж. А Вишневский о нем, Павле, высокого мнения. Очень его ценит!

Павел стоял перед этой красивой женщиной у порога своей комнаты, словно онемев. Юлиана напоминала ему г-жу Божич, а Вишневский — ее мужа. Однако Исакович был не из тех людей, кого может испугать тень на стене.

Что Вишневский — распутник, ему известно, сказал Павел, хоть он перед ним в Токае и бахвалился и уверял, что для него он, дескать, гора, под стать Карпатам. Но и она шлюха, это тоже не секрет. И сводница, руку мужа своего держит. Деревенская тетеха в шелках, которая разыгрывает барыню. А кто под арест попадет, еще неизвестно. Пусть лучше Вишневский поостережется, чтоб не пришлось мылить себе петлю на шею. Так пусть и передаст, а он, Исакович, не для того сбросил ярмо одного тирана, чтобы на него надели другое. Вишневский — мелкая сошка, будь их даже трое, а не один, что к тому же посылает свою жену его запугивать. Пусть сам явится. Ее величество позвала нас, Исаковичей, в Россию не к Вишневскому и людей наших из Австрии — не для блуда Вишневского, а дабы всему крещеному народу протянуть могучую руку помощи.

Юлиана побелела как полотно. Она, мол, передаст его слова Вишневскому, но то, что он сказал о ней, не передаст никому, а говорит он, точно надутый индюк, привыкший к ласкам тех, кто стирает ему белье. Знает она от почтмейстера Хурки, в чьих объятиях в Токае он наслаждался любовью. Не была она шлюхой до тех пор, пока Вишневский не отправил под арест и не загубил ее мужа, а ее, беззащитную, не задержал в Токае. Ходила она вдоль реки с рассвета до ночи, все искала омут поглубже, себя оплакивала, да не смогла, не хватило духу в воду прыгнуть. Молода была.

Исакович услышал это в ту минуту, когда начал было подталкивать Юлиану, вежливо, но решительно, к выходу, услышал и обмер. Перед его глазами встала Джинджа Зекович, которую он заставил кинуться в Бегу, когда вот так же осудил ее любовь. Он отпрянул как ошпаренный, потом взял Юлиану под руку и вышел с ней из дома с таким видом, что и Петр и Трифун не могли понять, куда это он отправился.

Юлиана удивилась внезапной перемене в Павле. Но, хотя она и не поняла, что с ним произошло, ей было приятно. Исакович провожал ее под расцветшими в Киеве акациями совсем так, как бывало провожал в театр Энгельсгофена Кумрию, внимательно следя за тем, чтобы ему, такому голенастому, идти с дамой в ногу, а при расставании даже поцеловал руку. Павел совсем было позабыл покойную Джинджу Зекович, которая кончила жизнь в Беге, и вот сейчас, вспомнив ее здесь, в Киеве, он поклонился Юлиане, словно перед ним в кринолине Юлианы была та самая несчастная молодая утопленница-махалчанка.