Милош Црнянский - Переселение. Том 2

«Наш схизматик, за брюхо взявшись, бьет поклон, проголодавшись, а шокац на подбородке крест чертит, будто у бедняги борода свербит».

Тщетно Варвара доказывала, что люди благодарят бога за хлеб насущный.

Петр ел и упорно молчал.

Анна пыталась казаться веселой и рассказывала о том, что произошло в Темишваре, пока Павел был в Вене. Однако, как всякая мать, по вечерам она особенно беспокоилась о сыне и дочери, которых она оставила с няней в Нови-Саде.

Анна была необыкновенно хороша в этот вечер. Она надела свой любимый черный кринолин с зеленой бархатной корсеткой, и ей было жарко. Ее черные брови будто срослись на переносице. Она украдкой следила за каждым движением, каждым взглядом невестки.

Анна и Юрат были образцом счастливой четы. Оказавшись без детей, в трактире, они снова переживали медовый месяц, Анна опять забеременела.

Огорчало ее лишь одно: отец увез детей погостить к себе в Нови-Сад. Как они там живут без нее? Юрата это сердило.

Он без конца твердил, что причин для беспокойства нет. Дети не у чужих людей, а у деда и бабки. Юрат, когда сердился, звал бабкой свою тещу, знаменитую красавицу Агриппину Богданович; ей в то время шел лишь сорок третий год, и она чувствовала себя еще молодой, совсем молодой. Юрат знал, что она была против его брака с Анной и потому терпеть ее не мог. Да и теща недолюбливала зятя. «Уж больно прост, — говорила она. — Я хотела для дочери лучшей партии». Немного успокоившись при мысли о том, что дети с няней, Анна тут же находила причину для новой тревоги: «Но ведь няня не может заменить мать. Что они думают, бедняжки, когда видят няньку вместо матери? Как им там живется в Нови-Саде?»

— Щиплют няньку, где не положено! — кричал, теряя терпение, Юрат.

Позднее, когда они собирались в номере у Анны, случалось, что Петр и Варвара вдруг вставали и уходили.

Павел спрашивал:

— Что с ними, почему они так рано ушли?

Юрат, ткнув в сторону их комнаты пальцем или махнув рукой, горестно замечал:

— Там, Пайо, уже не то, что было прежде!

Что-то, по мнению Юрата, в их семье не ладилось.

Время от времени они по ночам слышали сквозь стену, как те приглушенными голосами ссорятся. Петр с утра молчит, а Варвара вся заплаканная. А в чем причина, не говорят.

Анна полагала, что беда эта непоправимая — не любят они больше друг друга.

А Петр, хоть и держится гордо, не жалуется, но стал злым и грубым, чего прежде никогда не было. Груб он и с Варварой. Павел помнил всегдашнюю холодную учтивость и вежливость Петра, кичившегося собственной удалью, богатством и женой. И обращался он с Варварой всегда по-рыцарски.

Анна утверждала, что сейчас он грубо покрикивает на жену.

Юрат пытался время от времени их развеселить. Напомнить, как они были счастливы, как любили друг друга. Но тщетно. Петр отмалчивается, а его прежде такие добрые голубые глаза становятся злыми и загораются ледяным блеском. У Варвары же каждое утро глаза заплаканные. И в чем дело, они не говорят.

Но в этот вечер казалось, все семейство Исаковичей проведет вечер весело и сердечно, как в былые времена.

Шли расспросы о Вене. Павел думал было увлечь братьев и их жен картинами барочной Вены и принялся описывать им сады Бельведера, Карлскирхи, Шенбруннский дворец, но их это не занимало.

Впервые Павел побывал в Вене во время войны, вернее проехал верхом на лошади, да и сейчас видел город бегло, будучи в дурном настроении, и рассказывал соответственно. Петр тоже видел Вену, проскакав через нее на коне галопом. Анна вообще там не была, а Варвара — только в детстве. Один лишь Юрат знал Вену хорошо, но нисколько ею не интересовался.

Поэтому Исаковичи зевая слушали рассказ Павла о Вене.

Правда, женщины спросили, как одеваются венки, да и то между прочим. Павел описал им, как парижские дома дамских мод каждый год посылают в Вену кукол в нормальный человеческий рост, одетых в новые творения своих портных.

Это несколько оживило Варвару и Анну. Юрат вспомнил, что, хотя он часто ходил там в театр, но в памяти остался лишь один вечер, когда он вдруг заметил в ложе свою родственницу, которую не видел несколько лет, жену ротмистра славонских гусар Симона Вукосавлевича, Даринку.

— Увидел я ее во время антракта с балкона и крикнул: «Ринка, ты ли это?» Весь театр на нас смотрел.

Павел больше всего, разумеется, говорил о школе верховой езды в Леопольдштадте.

«Что рассказывает о Вене Павел? — спрашивали Юрата офицеры, когда в Темишваре прослышали о его возвращении. — Что там нового?»

Юрат отшучивался: Вена-де как Вена, а Павел только и видел там одного гнедого, точь-в-точь такого, как у кума Малиши в Темишваре.

Конечно, Исаковичи расспрашивали и о русском посольстве, и о самом после. Павел рассказал о Волкове, о том, что конференц-секретарь графа Кейзерлинга обещал не разлучать их и поселить всех вместе. Поэтому Павел надеется — надо только сообщить в Киев их родственнику бригадиру Стефану Витковичу и его сыну, подполковнику Витковичу, ныне командиру полка, — что все будет хорошо. Они станут частью сильного сообщества, могучего российского государства. И Австрию позабудут, как дурной сон.

Они наконец почувствуют, что не брошены на произвол судьбы, не беззащитны, что больше их Австрия не сможет переселять с места на место, превращать в паоров, а помещики покупать и продавать их людей, как скотину. В русской армии им будет дано пережить самое сладостное на свете — силу и мощь.

Чтобы не уклоняться от истины, Павел признался, что Волков ему сказал, будто они ждут от России слишком многого. И назвал Павла фантазером и плохим аналитиком.

Анне и Варваре пришлось объяснять, что значит «аналитик».

— А русские повысят нас в чине? — спросил наконец Юрат. — Как это обещал Шевич, когда вносил нас в свой список?

Павел больше всего боялся этого вопроса.

Пробормотав, что Юрат записан лишь капитаном, а Трифун титулярным майором, а сам он остался в том же чине, он замолчал.

И тут же поспешил добавить, что Волков-де сказал, будто они смогут увидеть в России императрицу, которая в этом году украшает своим присутствием Москву и живет во дворце, который называется Головинским.

— Откуда только они берут такие названия? — спросил невесело Юрат.

Копаясь в каких-то бумагах, Павел начал рассказывать, что в Петербурге женщины увидят знаменитые дворцы, которые называются Mon plaisir и Mon bijou, а перед ними фонтан «Самсон». Его очень любил еще Петр Великий. А Волков говорил, будто приглашенные на бал при дворе дамы должны в течение ночи трижды менять туалеты.

Когда Варвара спросила о царице, Павел сказал, что, по рассказам Волкова, она красивая, веселая, любит танцевать и большая охотница до маскарадов. То вдруг нарядится голландским матросом, то французским мушкетером, а то и казачьим гетманом.