Милош Црнянский - Переселение. Том 2

Мужчины и женщины из его прошлой жизни проносились перед его глазами, как некогда в Темишваре летучие мыши с наступлением сумерек. Мелькнут перед глазами тенью и сгинут в темноте.

Как ни странно, но Павел Исакович, человек весьма упрямый, переваливая через Карпаты, захотел перемениться, позабыть обо всем, что было, и прибыть в Россию возрожденным. Только тоска по умершей жене оставалась в нем неизменной.

Он все больше привыкал в дороге что-то бормотать. Появилась скверная манера разговаривать вслух с самим собою — ни дать ни взять помешанный. Вспомнив бедных крестьянок в русинской деревне на границе, которые босиком шлепают по грязи, Исакович принялся рассказывать об этом Юрату, хоть тот был далеко от него.

«Не знаю, — говорил он, — кто забрал у женщин постолы. Одни мужики щеголяют в сапогах, родной матери обувки не дают. Вот как мир устроен! У меня, толстяк, просто душа изболелась, такая страшная нищета в Карпатах».

Юрат, когда Павел ему потом признавался, как он с ним разговаривал, только смеялся.

В пути Исакович все больше приходил к убеждению, что все его счастье на земле заключалось в одном-единственном существе: в жене, которую он похоронил. И о каком-либо счастье в будущем не может быть и речи. Потому он все чаще повторял слова из своего сна: «Слишком коротка жизнь человеческая! Мучимся мы, толстяк, все мучимся. Столько людей там, на Дукле, от холода и голода перемерло. А жизнь у людей короткая. Лишила меня жизнь всего моего счастья. Хотя бы это, толстяк, забыть мне в России!»

Очнулся он от дремоты, когда солнце выкатилось из-за гор.

Перед ним верхом на лошади посреди грязной дороги стоял проводник и внимательно смотрел на него. Потом подвел ему коня. Павел сел, и они двинулись дальше.

Дорога раскисла и превратилась в сплошное месиво.

Так Исакович и поехал в Польшу, словно привязанный к седлу мертвец. И покачивался он, как мертвец.

Известно, что Павел Исакович прибыл в Ярослав под вечер пятнадцатого ноября упомянутого года. В понедельник. В первый день рождественского поста.

Ярослав на Сане в эту пору года утопал в грязи и во мраке. Лишь в немногих домах богатых коммерсантов-контрабандистов даже в снежную вьюгу бывало весело.

Здесь проживало и несколько генеральских вдов; их мужья, владевшие в свое время в Венгрии дворцами и поместьями, участвовали в заговоре Ракоци {23} 23 …участвовали в заговоре Ракоци. — См. примеч. 16. .

Кое-кто из них потом подался в Турцию, чтобы умереть там. А кое-кто — поближе, в Польшу.

У Вишневского в Ярославе был перевалочный пункт для людей и для бочек с вином, которые он пересылал в Киев. Занимался этим делом стекольщик Йозеф Пфалер, торговавший сначала венецианским, а с некоторых пор — триестинским стеклом. В ту пору стекло было редкой и дорогой вещью. Пфалер был родом из Вены.

Два года тому назад он приехал с транспортом стекла к Вишневскому в Токай и потом неизвестно почему поселился в Ярославе. Тут он, торгуя хрусталем, прекрасно прижился и вскоре получил известность. На хрусталь в те времена был большой спрос.

Поначалу Пфалеру как иностранцу было в Ярославе нелегко. Но окрестная шляхта его полюбила, да и церковь ему покровительствовала. О его связи с Вишневским, верней с Хуркой, мало кто знал. Он купил заброшенный купеческий дом на Сане. А в городе открыл гостиницу.

Дом его был всегда полон женщин и шумного веселья.

Прибывших путников Пфалер старался поскорее отправить в Краков или в Киев, у себя же принимал лишь тех, кого ему рекомендовал Вишневский, то есть Хурка. Вот почему и Павла уже в потемках отвели в дом Пфалера.

Исакович рассчитывал с его помощью нанять в Ярославе лошадей.

Дом торговца стеклом был настоящим чудом: первый этаж — каменный, второй — орехового дерева. Хозяин уверял, что ореховое дерево лучше всего защищает от холода. До того, как начать торговлю хрусталем, он, мол, делал ореховые шкафы.

В саду, спускавшемся к реке, стоял павильон. Весь из стекла. В нем было два выхода. Один соединял его с домом, другой вел к реке.

В доме Пфалера останавливались Юрат и Петр с женами. По словам Пфалера, они перешли польскую границу и прибыли в городок под названием Желеговка, где собираются все путники, едущие в Россию.

О Трифуне Исаковиче Пфалер ничего не слыхал.

Павла он устроил в павильоне.

— Переночуете, — уверял Пфалер, — как граф. Я пришлю вам горничную. Красавицу!

Исакович поторопился распрощаться с хозяином, который, подобно почтмейстеру Хурке, униженно кланялся и был одет в черную пару, в которых в те времена ходили почтмейстеры, священники и музыканты.

Павел сказал только, что хочет посмотреть его лошадей, которых Хурка так расхваливал. И что завтра же он уедет.

А о горничной не захотел и слушать.

— Я привык себе сам готовить постель и не нуждаюсь в женщине.

Пфалер лишь заискивающе улыбнулся, а горничную все-таки прислал. Она пришла взять в стирку белье и приготовить ему постель. Кровать здесь стояла огромная, широкая, под балдахином из шелка и стекляруса, показавшимся Павлу настоящим чудом: это был не обычный полог из ткани, а из длинных, вроде сосулек, рядов стекляруса, и, когда входили под балдахин, он звенел, как струны арфы.

Сунув под подушку кошель с деньгами и драгоценностями, который он носил с собой, Исакович отпустил удивившуюся, что ее выпроваживают, горничную.

Павел долго не мог уснуть в отведенных ему в городе Ярославе покоях. Ночь была темная. На дворе гулял ветер, а в павильоне позванивал стеклярус, и казалось, что кто-то перебирает руками струны арфы. Заснул он только на рассвете. А проснулся от необычной тишины.

За ночь весь Ярослав покрылся снегом.

Так сбылось предчувствие Павла, что он уедет в Россию по снегу.

Утром кузнец — под ритмичные удары молота — поставил возок с колес на сани. Хозяин согласился дать внаймы из своей конюшни приглянувшуюся Павлу тройку вороных. Но когда Исакович сказал, что хочет купить этих лошадей и готов заплатить за них хорошие деньги, Пфалер онемел. Напрасно он лепетал, что они, собственно, принадлежат Вишневскому, что это — татарские кони, что они сущие чудовища, Павел их купил.

В день пророка Авдия, 19 ноября, Пфалер получил депешу о Павле из города Броды, а спустя день — из Кременца.

И хотя Исаковичи в своей Сербии были знакомы и с лютыми морозами и метелями, воевали они обычно весной и летом, а на зиму возвращались домой. Студеные ночи и долгую зиму Павел пережил только раз, когда гнал французов из Праги.

В Россию же он день за днем ехал по снегу. Ехал на санях, и будто не ехал, а летел.

Перед ним неслась закованная в лед бесконечная зима в белом и голубом уборе. Он впервые узнал, что такое русская тройка. В Црна-Баре Исаковичи тоже запрягали по три коня, но пристяжной считался обычно лентяем, повесой, который только притворялся, будто тянет, а на самом деле просто бежал рядом. В Руме говорили: «Отвесил губу, как пристяжная постромку!» Здесь все тянули ровно. И тройка мчалась так, что покрытые инеем гривы лошадей развевались, как белые крылья. Всегда холодный и надменный Исакович точно с ума сошел. Выхватив порой вожжи у ямщика, он вставал, гикал и пел.