Милош Црнянский - Переселение. Том 1

Но Марко Зиминский любил Исаковича.

Зиминскому исполнилось всего двадцать лет. Он давно уже разгуливал по «Ангелу» в ожидании паспорта. Дни проходили, денег становилось все меньше. В одной рубашке, в узких красных гусарских чикчирах и коротеньких сапожках, которые чистила ему жена, Марко мелкими шажками переходил из одного номера в другой или мрачно сидел по вечерам в самом темном углу столовой.

Он ни за что не хотел отказаться от переселения в Россию, хотя Австрия в то лето начала наделять землею всех, кто оставался. Им давали не только землю, но даже пенсион и дворянство.

Исаковичу тоже нравился этот его родич.

Низкого роста, с впалыми щеками, короткими усиками и торчащими, как иглы у ежа, волосами, Марко не казался уродом, но глаза у него были какие-то странные — маленькие и очень блестящие, а сам он отличался, видимо, величайшей копотливостью, вечно запаздывал на смотры и парады. Пуговицы на мундире Зиминского, к его удивлению, почему-то всегда отрывались, и он каждый раз клялся, что этого больше никогда не повторится. Ему приходилось в последнюю минуту пришивать их на себе.

Но при этом был он отличный наездник, храбрый офицер и сердечный человек. За товарища готов был душу отдать.

Он следовал за Павлом по трактиру словно тень.

У него была маленькая красивая жена, а у нее — младшая сестра, такая же красивая, но хромая. Потеряв надежду выйти когда-нибудь замуж, она чувствовала себя среди мужчин очень неловко. Но Зиминский хотел ее просватать во что бы то ни стало.

Марко Зиминский знал, что у Исаковича умерла жена, и считал, что эта молодая красивая девушка, несмотря на свою хромоту, будет хорошей женою для Павла, которого он очень почитал, как старшего и богатого родича и юнака.

И Павел тоже охотно с ним встречался. Однако последняя их беседа закончилась вовсе не так, как того хотелось Зиминскому.

Когда Исакович простился с г-жой Зиминской, Марко вышел с ним, чтобы сказать ему несколько слов. Пробормотав что-то невнятное на деревянной веранде, он предложил Павлу спуститься в столовую.

Они уселись в углу, и Зиминский сказал, что его жена видела, как к Исаковичу приходили госпожа Евдокия Божич и ее дочь Текла. Видела своими глазами.

Он пригрозил жене, хотя никогда еще так не поступал, поколотить ее, если она кому-нибудь даже заикнется об этом. Жена поклялась молчать, но ведь известно, как мучает тайна любую женщину, пока она ее не выскажет, потому-то женщины и сходятся «поболтать». Вот он и хочет предупредить Павла, чтобы тот остерегался Божича, ведь у Божича на совести уже два убийства.

Исакович на это спокойно ответил, что госпожа Божич действительно приходила к своим родственникам, но никогда не поднималась даже на веранду. Вероятно, госпожа Зиминская ошиблась, ей просто показалось, почудилось в полумраке.

Огорошенный Зиминский, немного помолчав, пробормотал, что не только его жена, но сам он тоже видел Евдокию Божич.

Исакович в ответ на это сказал, что, значит, Зиминский тоже обознался в темноте.

Что же касается Божича, то не так страшен черт, как его малюют. И никто не знает, у кого сколько убийств на совести.

Кому придет в голову прийти к нему, Исаковичу? Какая дура явится с визитом к вдовцу?

Однако им пора расстаться, закончил Павел, чтобы потом встретиться, по-человечески, уже в Киеве. И он обнял на прощание Зиминского.

— Надеюсь, — прибавил он, — что мы встретимся в Киеве еще в этом году.

Когда Павел ушел, все завертелось в голове Зиминского. Казалось, крыша валится ему на голову. Родич, которого он так уважал, офицер, которым он так восторгался, человек богатый, достойный — и вдруг лжет!

Для Зиминского это было едва ли не самым тягостным переживанием в жизни. Он стоял, сбитый с толку, и долго смотрел на дверь, за которой исчез Исакович.

Когда Марко поднялся к себе наверх и жена тревожно спросила, предупредил ли он Павла насчет Евдокии и что тот на это ответил, Зиминский сказал, чтобы она помолчала и хотя бы на минуту оставила его в покое.

Пусть она ни о чем его не спрашивает, прибавил он. И не надо им в это дело вмешиваться.

— Я говорю ему, что мы всё видели, говорю, что Божич убийца, а Павел только смеется и смотрит как баран на новые ворота. Погибнет он из-за женщины и, что хуже всего, опозорит наш род. Сам Божич его убивать не станет, просто подыщет какого-нибудь негодяя, который сведет счеты с Павлом в темноте, и концы в воду! А ведь до сегодняшнего дня я все еще надеялся женить Павла на твоей сестре. Но я все равно найду ей мужа.

Вот каким образом Павел Исакович, который казался Зиминскому исполином, столпом, дубом, что стоит наперекор всем стихиям, утратил свой прежний ореол в глазах юного корнета.

— Никакой он не столп, не дуб, он просто старый пень, — с горечью шептал Зиминский. — Отперся от того, что к нему приходили женщины, солгал! Видно, он похож на того нищенствующего монаха, который ходил ночевать в село Рибарицу к богомолке и записал в поминальную книгу: «Село Рибарица. Дала богомолка кружок сыра и штуку полотна»…

Солнце в Вене уже зашло, когда Исакович во второй раз пришел в лазарет.

Доступ туда был теперь свободен: транспорт черногорцев уже готовился к отъезду в Россию.

Исакович шел молча в сопровождении Баевича и караульного офицера. Его походка была ленива и небрежна.

К лазарету подогнали барку. На ней уже горели фонари. С барки черногорцам выдавали одежду, белье, пищу, воду и соль. У лазарета сновали какие-то лодки, а длинная вереница крытых возов вытянулась на песчаном берегу.

Радуле Баевич встретил Исаковича приветливо.

— Нам известно, — сказал он, — что вы нас вызволили из беды и что Россия нас не забыла. Все, кто в силах, готовятся уезжать. И вдруг, перед самым нашим отъездом, Вена опять словно с ума спятила. Отобрали у нас всю одежду и выдали новую, еще более чудну́ю и пеструю. И какое-то уж совсем немыслимое белье. Едва я народ утихомирил. До самой смерти люди не забудут, что побывали в Вене.

Исакович, как бы вскользь, спросил о женщине с больной дочерью. Баевич сказал, что девочка поправилась. Ей сделали разрез на шее, и сейчас у нее горло просто царское. Она совсем здорова. У ее матери брат живет в Киеве. Потом Баевич стал жаловаться, что им не вернули оружие. И заторопился делить хлеб, привезенный в караульное помещение. Исакович спросил, может ли он повидать эту девочку, которую вылечил медик, и ее мать?

— Йоку, жену Стане Дрекова? — хмуро спросил Баевич. — А зачем она вам?

Павел стоял на понтонном мосту, глядел на красный закат, вернее на еще пламеневшие на глади Дуная его отблески, и спрашивал самого себя, чего он хочет и зачем явился сюда.

Не дождавшись ответа, Баевич насупился и ушел.