Милош Црнянский - Переселение. Том 1

А дети, как козлята, подбегали к офицеру, которого узнали по треуголке. Как раз в ту минуту, когда Баевич направился к людям, выгружавшим из лодки какие-то бочки, Исакович увидел ту, которую искал. Черногорка вышла из лазарета и спустилась на берег, к караульному помещению. Положив на голову несколько хлебов, она повернула обратно, поднимаясь по узкому бревну. Видела ли эта женщина, как он пришел, или только теперь его заметила, Павел не знал, но в десяти шагах от моста она вдруг остановилась и пристально посмотрела на него. Потом неторопливо стала приближаться, неся на голове хлебы.

На ней было поношенное черное платье, сидевшее мешком.

Когда она, некрасиво семеня ногами, медленно подходила к нему все ближе и ближе, напоминая столп, по которому вьются черные змеи, он окликнул ее.

Женщина покраснела.

Павел спросил, где ее дочь и муж.

Решив, что Исакович, видимо, командир отряда стражи, который распределяет хлеб, и на его вопросы полагается отвечать, она подошла к нему совсем близко. На ногах у нее были шелковые голубые туфли с оторванными каблуками, поэтому она и ходила как-босая.

Черногорка спокойно, будто увидела его впервые, ответила, что она Йока, жена Стане Дрекова, что ее муж в Триесте, он опозорил и бросил ее. Надоело ему тут ждать, и он удрал. А она едет в Россию, к брату. Поедет, верно, и Дреков. А его, капитана, кто бы он ни был и куда бы ни ехал, пусть наградит бог за все то, что он для нее сделал. Только теперь она поняла, что дочка была близка к смерти и умерла бы, не приведи капитан того врача. И тогда будто солнышко красное взошло! Женщина смотрела на Павла спокойно, но радость светилась в ее больших, широко раскрытых зеленых глазах, а ресницы у нее и впрямь были совсем пепельные.

Чтобы лучше разглядеть ее, Исакович нагнулся с понтона и почти вплотную приблизил свое лицо к ее лицу. Он сказал, что тоже едет в Киев и на месте Дрекова никогда не бросил бы ее.

И тут же раскаялся, увидев, что лицо женщины покрывается смертельной бледностью и глаза ее меркнут. Она пробормотала, что капитан, видно, из тех, кто носит на голове вместо своих чужие волосы, снятые с мертвеца. Зачем он говорит неправду, будто едет с ними в Россию? Кто он такой?

Исакович сказал, что если б он даже хотел, то не смог бы ей солгать. Он и в самом деле едет в Россию, а ее, если бы только мог, нес бы на руках и берег как зеницу ока. И пришел он сюда, чтобы это ей сказать!

Женщина молча постояла возле своих хлебов, которые опустила с головы на землю, открыв при этом свои черные косы, походившие на клубок змей. Но когда Исакович, точно обезумев, повторил, что пришел ей об этом сказать, она переменилась в лице. На ее губах появилась странная улыбка, как у женщины, которая могла бы многое сказать, но не хочет. Потом она подняла хлебы и пошла к лазарету, как будто Павел ничего и не говорил. Но в ее походке, в покачивании бедер появилась какая-то легкость, которой не было прежде. Исакович смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась в темном проходе лазарета.

В бумагах, оставшихся после Исаковичей, не обнаружено никаких сведений об этой женщине.

Покидая точно беглец Вену и дом Агагиянияна, Исакович испытывал странное чувство. Словно идя в атаку, он вдруг повернул совсем в другую сторону, оставляя и столицу и г-жу Божич, будто никогда их не видел и нет ему до них никакого дела.

Приехавший за Исаковичем экипаж Волкова, запряженный белыми лошадьми, на которых в те времена обычные путники не ездили, должен был отвезти Павла по определенному адресу в городок Рааб. Там его должна была ждать карета купца Кречаревича.

Все это устроил молодой армянин, помощник Копши.

Однако в тот день кира Анастаса словно подменили.

Исакович в дорогу надушился и разоделся, но вид у него был весьма грустный. Впрочем, и Агагияниян — всегда улыбающийся щеголь, — впервые со времени их знакомства был невесел. И теперь этот чернобровый и черноглазый человек походил уже не на ворона во французском фраке, а скорее на мокрую ворону. Несмотря на черный фрак, он весь как-то побелел в своих белых панталонах, белых чулках и белом жабо.

Точно на похороны собрался.

Жизнь, говорил он, для бедняка сплошное страдание. На всем белом свете нет места для армянина, некуда ему податься, всюду он будет мучеником. Хорошо Исаковичу, у него есть родичи, и он к ним едет. А вот у него, Агагиянияна, турки вырезали всю его семью, он верой и правдой служил русским в Цареграде, а теперь в Вене служит Волкову и чего дождался? Сильно разочаровал его Волков. Вчера — впервые с тех пор, как они знакомы, — ударил его тростью. Из-за женщины! Никак не ожидал он такого от секретаря посольства. С каким удовольствием он уехал бы сейчас с Исаковичем и никогда не возвращался бы в Вену.

Слушая молодого армянина, Павел подумал, что несчастных на свете тьма-тьмущая. Как звезд на небе. И ему стало жаль Анастаса.

В качестве кого, спросил Павел, он и Копша работают у конференц-секретаря посольства и почему русские суют их во всякое дело, точно укроп в похлебку? И тут впервые Агагияниян откровенно рассказал, что он — и переводчик, и почтальон, и сводник, и тайно меняет Волкову дукаты. Надо ведь на что-то жить, если у человека нет ни дома, ни семьи. Копша состарился. Боится малейшего риска. Но он может поставить капитану печать на любой паспорт — и на австрийский с двуглавым австрийским орлом, и на русский с двуглавым русским орлом и с царской короной, может поставить подписи венского полицмейстера и офицера гауптвахты. И все они будут фальшивыми!..

Наконец наступила минута отъезда.

Человека в огромной соломенной шляпе на голове, который вез Исаковича, звали Шиф. Агагияниян тепло его отрекомендовал. Этот пожилой дунайский рыбак отлично знал дорогу и умел держать язык за зубами. Ничего не спрашивая, он усадил Исаковича, точно куклу, в экипаж.

Павел спрятался под черным кожаным верхом, словно боялся, как бы глаза Евдокии Божич не увидели его с небес.

Редкие прохожие в предместьях Вены испуганно сторонились бешеных белых коней. Поднятые, ночью, кони все еще тревожно храпели. Выехав из Вены, кучер Агагиянияна, вернее Волкова, погнал в Швехат так, будто вез Павла на свадьбу.

Исакович смотрел, как мелькают придорожные дубы и каштаны, как проплывают мимо последние, окруженные садами белые дома и далекие перелески. Зайцы перебегали дорогу, лисы выглядывали из канав. А когда поднялось солнце, Павел увидел и серну.

Серна подпустила их совсем близко, он ласково протянул ей руку, и она побежала за экипажем, как жеребенок.

Сквозь дрему Исакович услышал замечание Шифа, что серне недолго осталось жить. В этом краю часто охотятся.

Экипаж катил все дальше, Павел клевал носом, поглядывал на деревья, которые уже видел, когда ехал с Божичами, и думал о том, как велика разница между здешними местами, где можно легко убить серну, и Сремом, где за это можно поплатиться головой, если не умилостивить его сиятельство графа в Осеке.