Милош Црнянский - Переселение. Том 1

В первые же весенние дни солдаты ринулись через Баварию и Австрию, с радостным ревом разрушая по дороге таможни. Шли за офицерами, распевая песни, готовые обходиться без привалов и озорующие на ночлегах. Когда начались дожди, они пошли босиком, довольные и веселые, требуя идти и по ночам, но путь следования им был дан определенный, и приходилось терять много времени, останавливаясь в городках Штирии и Крайны. Они легко переносили и голод и жажду, и теперь их нисколько не огорчало, что их не встречают и не потчуют, как бывало, когда они шли на войну.

В начале июня, который выдался в том году необычайно дождливым, первые подразделения полков Вуича вернулись из Франции. Тут уж точно стали известны имена погибших, и в селах вдоль Савы и Дуная стояли плач и стон. В эти же дни Исакович со своими солдатами переправлялся под Осеком через Драву, таща за собой все повозки и даже челны, чтобы предъявить их и сдать кому следует. В полку было множество больных.

И вот наконец вечером после трудного перехода с не пожелавшими оставаться на чужбине больными и ранеными, они заночевали у осекского парома.

Дождь лил как из ведра. Полк остановился на берегу в густой высокой траве, люди улеглись где попало, прямо в мокреть. Сырые ивняки, озерки, окруженные болотами, речная ширь, взбаламученная дождем, — все говорило о том, что дом близко, и они пытались даже заснуть.

В сумерках заработала водяная мельница.

Исакович устроился на пароме под телегой, зарывшись в солому, реки он не видел, но сырость, особенно когда стемнело, давала о себе знать. Он приклонил голову между колесами со щербатыми ступицами, с которых стекала грязь, чтобы провести там последнюю ночь кампании.

Прежде чем распустить солдат по домам, маркиз Асканио Гваданьи пожелал еще раз сделать полковой смотр.

До Петроварадина оставалось три дня ходу, а за ним жили люди, которые причитали, когда они уходили, и которые будут причитать, когда они придут. Исакович будто уже слышал вопли и рыдания, причитания и плач.

Влево от парома, вниз по течению, темнели могучие вербы, а справа — высокая густая трава, над рекой сгустилась тяжелая непроглядная тьма.

Запахнувшись в кожух и зарывшись в солому, Вук Исакович не мог заснуть и, кто знает в который раз, принялся размышлять о том, как ему быть. Через два-три дня он распустит солдат и останется один и с той же неизбежностью, с какой подошел к краю этой реки, он окажется на краю гибели, во власти безумия.

О военной службе он и думать не хотел. Некоторые из его офицеров открыто заявили, что вернутся в Турцию, откуда пришли их отцы, а многие солдаты, слыша это, говорили, что тоже уйдут туда вместе с семьями и отарами овец. О России теперь помышлял не только он, но и другие. Генерал Стефан Виткович, один из первых, кто уехал туда, вскружил им головы своими письмами.

Так еще раз и в эту последнюю ночь с мукой в душе Вук Исакович решил, что вся его прежняя жизнь — сплошное зло и что надо податься туда, где все наверняка будет лучше. Пройдя мысленно службу в австрийских войсках, представив себя и своих солдат на крепостных стенах, в лагерях, сражениях, он еще раз почувствовал, что все это не имело никакого смысла. А при воспоминании о своем и братовом селениях, которые через три дня ему предстояло увидеть среди болот и озер, у него возникло то же чувство бессмысленности и ненужности. Хотя он вовсе не собирался возвращать своих людей назад в Турцию, он ясно сознавал все убожество их горемычной жизни среди воды и болот. Обрадовался он только тому, что сможет продолжить постройку церкви в центре села, и тут же решил, приехав домой, заказать икону святого деспота Штиляновича, чтобы она осталась и после его смерти.

Несмотря на все тяготы и муки, с какими они возвращались с войны, зимовку в Верхнем Пфальце, переход через Австрию, дождливую весну, до самого Осека Вук Исакович шел как во сне. Постарев и одряхлев на войне, он привык ходить по чужим краям лениво и рассеянно, засыпая на ходу.

И только утром, когда он проснулся на пароме под Осеком, чтобы подготовить полк к смотру в городе, он оказался лицом к лицу со страшной действительностью — мутной рекой, мокрыми травами и деревьями, водяными мельницами, мостом, крепостными валами и стенами, серым небом.

Дождь перестал. Собираясь, Вук видел, стоя на пароме возле своих лошадей, как готовится к смотру его полк.

И тут всей своей тяжестью на него навалились воспоминания, закружились мысли. Он понял, что их поход был гиблым делом, что воевали они попусту, что жена умерла, оставив его с малыми, больными детьми. О солдатах никто не заботится, их только обманывают, гоняют по свету и убивают, точно скотину. Ставят под знамена, украшают султанами и пересчитывают живых и мертвых, как лошадей или патроны. Мыканье их по полям сражений бессмысленно и никак не влияет на жизнь тех, кто прозябает дома, среди болот. А с ним, Вуком Исаковичем, австрийская империя просто дурака валяет. Карл Лотарингский насмехался, а Беренклау глумился над ним, на обратном пути комиссар в Печуе объегорил его по всем статьям, а сегодня маркиз Гваданьи будет к нему придираться, хохотать над тем, как громко отбивает шаг Славонско-Подунайский полк и как выполняет разные команды и приемы.

Вот так, почти уже дома, у осекского моста ярился Вук Исакович. Пытаясь разогнать охватившие его черные мысли, как разгонял своих всполошившихся собак, он заорал во все горло на солдат. Потом в отчаянии вскочил в седло и громко стал отдавать полку команды.

Солдаты кинулись по местам, забили барабаны, выстроились и офицеры. Спустя несколько мгновений Славонско-Подунайский полк шагал по наплавному мосту сомкнутыми рядами, которые, точно две длинные змеи, тщетно старались выровняться.

Еще раз, последний раз, подумал Исакович, он ведет их на смотр! Однако достаточно ему было сесть на лошадь и по-военному подтянуться, как тут же позабылись все неприятности и тяготы армейской службы и снова появилось желание отличиться. Он помчался бешеным галопом вперед, сопровождаемый своими слугами, и так раскачал мост, что пришлось остановиться.

Было еще рано. В сером тихом рассвете видны были укрепления на противоположной стороне реки, узкие окна каземата, пушки, песчаный берег со старыми деревьями и крутые крыши городских домов. Река с низкого моста казалась широкой, зеленовато-желтой и мутной от песка. Далекие острова, темно-зеленые ивняки, камыш — все было тихо и недвижимо. Готовясь бросить по обыкновению ножны, которые ординарцы должны были подобрать, Исакович повернулся лицом к солдатам, судорожно схватился за эфес и стал медленно вытаскивать саблю. Мурашки поползли у него по спине.

Это была минута неописуемого наслаждения, которую он так любил.