Милош Црнянский - Переселение. Том 1

Месяцами тоскуя по мужу, одна-одинешенька, Стана долго отбивалась от свинарей и пастухов Исаковича, которые доили овец перед ее дверью, пока как-то знойным вечером, напившись парного молока, от тоски и скуки не пустила одного из ухажеров к себе на ночь и так потрясла его своими чарами, что бедолага не удержался и разболтал друзьям, и те валом повалили к ней в хижину.

Подобно ясному уголку неба на горизонте, что еще блестит лазурью, в то время как все кругом тонет в грязи и унынии поздней осени, так и хижина Станы среди луж, болот, пней, ямин и оврагов была сущим раем.

В высокой густой траве было тихо, перед дверью желтели тыквы. Выше дома поднялась молодая шелковица. А с порога открывался широкий вид на дунайские кручи. И сама земля там издавала тепло.

Детский плач не только не отпугивал любовников от дома, но, казалось, даже приманивал их. Они шли сюда как на литию.

Но когда Стана, и прежде пугливая, вечно поднимавшая визг из-за всякого пустяка, однажды на рассвете увидала на пороге своего дома призрак и упала без памяти, Ананий пообещал ей, поскольку она была близкой подругой его дочерей, что как-нибудь ночью собственноручно вобьет в могилу Дафины терновый кол.

В ожидании тихой лунной ночи они коротали сентябрьские вечера, не зная, что на чужбине их милые и близкие, захоронив убитых, идут на зимовку.

И вот наконец, чтобы успокоить и собак и людей, Ананий собрался на могилу Дафины забивать терновый кол.

Стоя без шапки на крыльце, он, точно пес, принюхивался к наступающей ночи. Под ясным медным небом где-то на горизонте курились лиловые равнины, сливаясь с волнующимся морем камышей. Протекавшая внизу река почернела, под кручей было туманно и пасмурно, и ему казалось, что наступила уже полная темнота.

Пытаясь угадать, какова будет ночь, по шевелившимся увядшим травам он понял, что она будет ветреная, а по глазам окружавших его собак прочел, что она будет холодная. Замерло блеянье овец и понукание пастухов.

Своим замыслом Ананий поделился только со старухой, с дочерьми и женой Аркадия, которая была их ежедневной гостьей. Она до поздней ночи вместе с ними сидела на корточках у очага; женщины варили фасоль, пекли тыквы, а Стана рассказывала любовные истории, бывшие якобы не с нею, а с другими женщинами из села.

Как только взошла луна, Ананий, вооружившись топором и колом, полез через плетень.

Зацепившись курткой за ограду, он чуть было не вернулся, так напугал его необычный вид луга, леса и крутой горы. Женщины, перед тем гадавшие на бобах, пустили его вперед, а потом двинулись за ним, когда он уже перелезал через плетень. Увидев, что старик за что-то зацепился и едва не упал, они испуганно взвизгнули, но он тихонько крикнул, что там никого нет, и у них отлегло от сердца.

Покуда Ананий взбирался на гору, они, пугливо перешептываясь и то и дело крестясь, шли за ним на почтительном расстоянии, стараясь избегать черных теней деревьев и кустов и держаться лунных дорожек.

Ананий же храбро шагал с топором и колом на плече, держась, наоборот, густой тени дубов и кустов, словно от кого-то прятался.

Освещенные ярким лунным светом поля и откос горы успокоили его; прищурив глаза, он наслаждался красотой ночного неба и мирной тишиной ночи и чувствовал на заросшем колючей щетиной лице дуновение ветра.

И все-таки ему было приятно, что он не один и что его провожают женщины, которые, как он заметил, медленно брели по высокой траве.

Поднявшись на гору, где увядшая густая трава сбилась в сплошной пласт сена, Ананий, что-то сердито бормоча себе под нос, обошел вокруг могилы — деревянный навес мешал замахиваться топором.

Заходя с разных сторон, он каждый раз ударялся головой или плечом о навес, чуть не падал и, касаясь при этом рукой могилы, обмирал от страха. Отыскав наконец подходящее место, он положил на землю острый кол и еще раз огляделся.

Видимо, близилась полночь, огоньки в домах, скотных дворах и землянках погасли, все утихло и погрузилось в темноту.

От безбрежной шири лугов, вод и долин, раскинувшихся перед ним, точно бездна, тянуло промозглым осенним холодом, и Ананию почудилось, будто темное звездное небо совсем близко. В нескольких шагах от опушки леса, у куста, он увидел испуганно притаившихся женщин, ожидавших, когда он закончит свое дело.

Прислонившись к столбу, на котором держался навес, он вдруг почувствовал себя покинутым, брошенным наедине с могилой этой так внезапно вошедшей в их дом женщины, и его обдало холодным потом. Дом Аранджела Исаковича он считал своим.

«Пусть наконец угомонится, — подумал он, — и нам всем даст покой». Аранджел положит глаз на его младшую дочь, а он, Ананий, спокойно останется жить в этом доме, пока с войны не вернется Вук Исакович, если ж он не вернется, то и насовсем. Успокоится и все село. После стольких бессонных ночей люди опять смогут спать спокойно.

Приноровившись, он размахнулся и хватил изо всех сил топором по колу. Тот выскользнул, и Ананий свалился на могилу. Снова поставив кол, Ананий как сумасшедший принялся вбивать его в могилу. Ему чудилось, что среди ночной тишины он слышит, как кол пробивает землю, гроб, покойницу…

И тут присевшие у куста женщины испугались то ли внезапности его первого удара и ожесточенности, с какой он продолжал бить по колу, то ли призрачного света луны и, завизжав, бросились бежать с горы.

Услыхав их крики, перепугался и Ананий, ударившись головой о навес, он хватил обухом не по колу, уже глубоко ушедшему в землю, а по ноге. И упал на могилу, но у него хватило еще сил подняться и, завывая, кое-как доковылять до своего двора, распугав собак и овец. И вот тут, когда он перелезал через плетень, черт снова сыграл с ним шутку: ворот его куртки зацепился за кол, и Ананий повис, вытаращив глаза и с трудом переводя дух, да так и провисел, седея от страха, до рассвета, только под утро собаки, обнаружив хозяина, подняли страшный вой и прибежавшие люди сняли его с кола.

Натерпелись страху и женщины: кинувшись наутек, они потерялись в светотени лунной ночи и, тщетно окликая друг друга, верещали от ужаса, падали в темноте в канавы и закрывали юбками лица, чтоб хоть не видеть нечистую силу, которая неминуемо их утащит.

Жена Аркадия, Стана, пошла за Ананием из любопытства и страха — ночи напролет она только и думала о вурдалаках и оборотнях и так напугала бесконечными расспросами о всякой нежити и нечисти своих любовников, пастухов и свинарей, что они не смели высунуть нос из дома, — ей-то и досталось больше всего. Побежав с горы наискосок вдоль колючих кустарников, она уже неподалеку от первых землянок угодила с диким криком в большую ямину, полную жидкой перемешанной с половой глины для мазанок, провалилась по самую грудь. Кое-как выкарабкавшись оттуда, вся вывалянная в глине, она тут же попала в болото. Стараясь из него выбраться, Стана тщетно бросалась то вправо, то влево, а заслышав кваканье лягушек, почти теряла сознание. Устав до изнеможения и обезумев от страха, женщина, не переставая громко плакать и кричать, вдруг увидела неподалеку широкую белую дорогу, спускавшуюся к селу, дорогу, на которую никак не могла выбраться. Дорогу эту Стана много раз прекрасно видела днем, она проходила мимо ее дома, но сейчас, при свете месяца, она показалась ей совсем незнакомой, белой и ужасной. В смертельном страхе, от которого перехватывало дыхание, Стана решила, будто вода и грязь заполняют ее пышное, округлое молодое тело, поднимаются к горлу и она вот-вот захлебнется.