Жан-Кристоф Руфин - Большое Сердце [litres]

В то время как мои компаньоны наслаждались ветром странствий и морскими брызгами, я, запертый в больном городе, переплавлял ложки и делил пищу с псами.

Я был разлучен с семьей. Масэ писала мне. Она была поглощена детьми и в письмах сообщала новости о них. Я велел, чтобы она не скупилась на расходы. Так начал складываться неравный обмен, губительный для нашего брака: я платил за свое отсутствие, за жизнь вдали от дома цену, которая казалась мне достаточно высокой, чтобы искупить мою вину. Так материальное стало понемногу вытеснять само чувство. Но если в количественном отношении это еще поддавалось сравнению, то в качественном – мой вклад был ничтожен. В ту пору я все же отдавал себе в этом отчет и чувствовал себя виноватым. Но по мере того как мою жизнь наполняли новые связи, пусть несовершенные, отсутствие семьи все меньше тяготило меня.

Я уже говорил, что мне не раз представлялся случай изменить Масэ, да и желание к тому было. Но все как-то не складывалось до того самого дня, когда ко мне явилась Кристина.

В мастерскую она завернула случайно, по крайней мере, так следовало из ее слов. История ее была поразительной. Она была родом из прекрасной семьи, росла в холе и вдруг, после эпидемии ветряной оспы, несколько лет назад прокатившейся по городу, осталась сиротой. С отчаяния девушка приняла предложение руки и сердца от одного дальнего родственника, хоть он ей и не нравился. Упомянув об этом, она очаровательно потупилась и залилась румянцем. Заявить, что она могла бы избрать кого-то другого, было равносильно тому, чтобы признать, что у нее есть желания, но сестры убедили ее, что это дурно…

Супруги поселились рядом с Монетным двором, на соседней улице. Увы, ее муж был прочно связан с англичанами и покинул город вместе с ними, пообещав посылать ей деньги. Он просил ее не уезжать из Парижа и присматривать за имуществом. Однако вскоре она поняла, что он солгал. Набежали те, кому он задолжал, а она не могла с ними расплатиться. И дом и имущество должны были вот-вот отобрать. Она говорила об этом с большим достоинством, правда, сегодня я назвал бы это прекрасной имитацией. На вид ей было лет двадцать. Когда эта прелестная скромница, преодолев стыдливость, поднимала глаза, встречаясь со мной взглядом, в них вспыхивал огонь. Я был так польщен, что уверовал в наше взаимное чувство.

Так как я один занимал целый дом, то как бы невзначай предложил ей занять покои наверху, пока не прояснится ее положение. Слегка поколебавшись для виду, она приняла мое предложение. Два дня спустя ночью разразилась характерная для конца зимы гроза. Громовые раскаты сотрясали дом. От ветра распахнулись окна, с крыши посыпалась черепица. Среди ночи раздался пронзительный крик Кристины. Решив, что случилось что-то страшное, я поспешил в ее спальню. Она, дрожа всем телом, лежала на постели во власти смертельного ужаса. Сквозь рыдания она объяснила, что раскаты грома воскресили у нее страшные воспоминания. Я присел рядом с ней, решив, что мои прикосновения ее успокоят. Мне казалось, что я сам пришел к такому выводу, не обратив внимания, что она приложила немалые усилия, чтобы подтолкнуть меня к действиям. Подобно многим мужчинам, я считал естественным, что кто-то может нуждаться в моей защите, и тщеславие побудило меня покровительственно обнять ее. Кристина тотчас успокоилась, дыхание ее стало ровнее, но вдруг у меня возникла иная мысль. Я, тщеславно чувствуя себя спасителем, понял, что страстно хочу ее. Мы стали любовниками, и, хотя гроз больше не было, я каждую ночь посещал ее спальню.

Мне в этой любовной связи открылось плотское наслаждение, которого прежде, с Масэ, я не испытывал. Этому немало способствовала атмосфера тайны. Однако следует признать, что Кристина, несмотря на юный возраст, явно была куда опытнее, чем Масэ, вступившая девственницей в брак со мной, который был столь же неопытен. Помимо наслаждений, доставляемых плоти, Кристина значительно подняла мое настроение. До сих пор меня переполняли великие мечты, но это были всего лишь мечты, сам я был никем и сознавал это. Семья Масэ с самого начала дала мне понять, что с неохотой соглашается принять меня, причем при условии моей покорности. Ничто из сделанного мною не могло компенсировать мое низкое происхождение.

И вот впервые наряду с моим возвращением с Востока, созданием предприятия и милостью короля передо мной замаячила иная судьба, которая еще не сравнялась с моими грезами, но вырвала меня из прежней скромной жизни. Я увидел, что те, кто не знал меня прежде и сблизился со мной уже в Париже, смотрят на меня как-то по-новому. А Кристина сумела перенести это восхищение в интимную сферу. Она с присущим юности простодушием хотела дать мне почувствовать, как высоко меня ценит. Даже мой недостаточный опыт она сумела обернуть в мою пользу, восхищаясь тем, как скоро я постигаю любовную науку, нахваливая мою интуицию, побуждавшую удовлетворять ее самые непристойные желания. Одним словом, я был счастлив или, по крайней мере, верил, что счастлив. Благодаря Кристине я забывал о нелепости своего занятия, мирился со столицей и неприятностями, которые доставляла жизнь в этом городе. Я находил силы отвергать адресованные мне небескорыстные предложения. Короче, мне казалось, что из всех даров, которыми осыпала меня фортуна, Кристина представляет наибольшую ценность.

Дело приняло иной оборот случайно, благодаря событию, на первый взгляд второстепенному, но впоследствии оказавшемуся значительным: я нанял нового лакея. После возвращения с Востока я не стал заводить личного слугу. Достаточно было охраны, кухарки и горничных. Но лакея, который разделяет с вами повседневную жизнь и, будучи в курсе ваших самых тайных дел, выполняет щекотливые поручения, после отъезда Готье у меня не было. Храбрый парень решил, что с него хватит странствий, и вернулся в свою деревню. Мне был необходим новый человек. Как всегда, я посоветовался с Рохом, ведавшим делами мастерской. Поразмыслив, он рекомендовал мне Марка, одного из своих племянников. Этот Марк явился утром с опухшими глазами и восковой бледности лицом. Было очевидно, что ночью он вряд ли безмятежно спал. Я никогда не судил о человеке по первому впечатлению, тем более когда сталкивался с плутом. Если покопаться в этой разноликой людской породе, то можно обнаружить лучшие человеческие качества. Преступный мир собирает у себя немало ума, дерзости, верности и, осмелюсь сказать, идеализма. При условии, что эти качества не подпорчены изрядной долей лживости, жестокости и склонности фантазировать, такие люди могут быть чрезвычайно полезны. Мне лично куда лучше служили те, кого я вытащил со дна общества, чем так называемые честные обыватели: таких от участия в худших преступлениях удерживает только трусость, единственное их достоинство нередко состоит в том, что их пороки умеряются страхом.