Жан-Кристоф Руфин - Большое Сердце [litres]

На следующий день я отправился в Лувр в надежде попасть к королю. Благодаря официальному письму я был допущен в покои, где толпились придворные. Не встретив там ни одного знакомого лица, я бесцельно переходил от одной группы к другой. Но во дворце, по крайней мере, было тепло, и я выжидал, пока мои посиневшие на ледяном ветру руки снова обретут обычный оттенок. Я остановился возле окна, дыша на стиснутые ладони, и в этот момент ко мне подошел человек. Он был высокого роста, довольно молод. Держался чуть выпятив грудь, как будто мерил вас взглядом. В остальном был вполне любезен и прост – как те, кому довелось воевать. Он прослышал, что мне поручили чеканку монет и что я связан с торговлей. Он явно нуждался в деньгах и рассчитывал на меня, чтобы бесплатно разжиться вещами или услугами. О подобной практике я слышал еще в детстве, и она до сих пор была в ходу, хотя встречалась гораздо реже. В настоящее время я в любом случае был не в состоянии чем-либо ему помочь. Напротив, это он мог оказаться мне полезным. Я расспросил его о дворе, о политическом положении в столице и о последствиях войны. Он объяснил, что англичане отошли недалеко, они атаковали Сен-Жермен-ан-Лэ, так что сражения еще предстоят. Столице этот молодой человек вынес суровый приговор, похоже не испытывая жалости, которой, как мне казалось, заслуживал этот измученный город.

– Теперь им придется платить, – сказал он, имея в виду парижан.

О политической ситуации он отзывался с большой горечью.

– Отныне мы друзья бургиньонов, – сказал он скрипучим голосом. – Все забыто, не так ли? Даже убийство моего отца.

Только тут я понял, что это сын герцога Орлеанского, об убийстве которого мой отец рассказывал нам в зиму леопарда.

– Мой брат по-прежнему в руках англичан, но это, кажется, никого не заботит.

Карл Орлеанский взялся за оружие, чтобы отомстить за своего отца, и после поражения в битве при Азенкуре он надолго оказался в плену.

Стало быть, тот, с кем я только что свел знакомство, был знаменитый рыцарь, внебрачный сын герцога Орлеанского [14] Дюнуа Жан де (Орлеанский Бастард) (1402–1468) – полководец времен Столетней войны. , спутник Жанны д’Арк и доблестный полководец, повсеместно прославившийся своими подвигами. Мне понравился этот человек, его голубые глаза и юношеский облик. Военных всегда отличает некая прямота, идущая, вероятно, от привычки глядеть в лицо смерти. Чтобы наносить кому-либо смертельные удары, пусть даже в бою, надо сбросить с себя груз цивилизации, обрекающий большинство из нас на лицемерие и нарочитую приятность. Стоит снять эту завесу, и откроется истинная сущность, неразвитые души, лишенные цивильной оболочки, жестокие вояки. Но случается, что при освобождении от социальных условностей в них проявляется простая, почти нежная натура, чистое существо, наделенное детскими эмоциями и изяществом манер, что предполагает искреннее уважение к другим. Таким мне предстал тот, кого в скором времени станут называть Орлеанским Бастардом. Когда он откланялся, у меня осталось ощущение, будто среди придворной грязи я обнаружил драгоценный камень.

Во всем остальном я не слишком продвинулся. Время праздников миновало, и жизнь вновь стала такой, какой она была в Париже все последние годы: трудной и жестокой. Не хватало самых простых вещей, все вздорожало, начиная с еды, тем более что военные действия в окрестностях столицы продолжались, как и предсказывал Орлеанский Бастард. Я написал Равану, чтобы он прислал мне формы и инструменты для чеканки, но ответа пока не получил. Я рассчитывал, что у меня есть еще немного времени, прежде чем потребуются первые партии монет. Но через четыре дня после того, как я обустроился на новом месте, поутру две повозки под конвоем охранников прево остановились перед моей мастерской. В повозках были предметы, подлежащие переплавке: подсвечники, посуда, драгоценности. Охранники свалили их грудами посреди двора. Вокруг толпились люди, враждебно взиравшие на происходящее. После я узнал, что в благодарность за торжественный прием, оказанный горожанами, король приказал немедленно провести конфискацию. Слуги короля обобрали церкви, врывались в частные дома. Тот, кто попытался бы что-то припрятать, рисковал головой.

Оставалось лишь надеяться на то, что в обескровленном городе было уже почти нечего реквизировать. А то, что забрали у людей и свезли сюда, следовало переплавить как можно скорее. К счастью, старик-ремесленник Рох оказался искусным мастером. Он знал многих бывших работников опустевшей мастерской. К концу недели у нас уже насчитывалось пятнадцать человек, включая служащих и охрану. Мы пустили в ход старые формы, заменив надпись «Генрих VI» на «Карл VII». Правда, получилось Chenrl VII, но никто к этому не придирался. Наши сплавы были не слишком точны, а монеты на вид оставляли желать лучшего. Я как негоциант охотно пошел бы на то, чтобы выпускать высококачественные деньги. Я был убежден, что государству, которое хочет снискать доверие и привлечь лучшие товары, необходима качественная валюта. Но Дюшатель дал мне понять, что ждет от меня скорой прибыли от этой деятельности, а этого возможно было добиться, только используя незаконные способы Равана.

Через месяц мастерская заработала на полную мощность. Я отправил значительное количество монет в королевскую казну, оставив достаточную сумму, чтобы заплатить работникам и себе. Я стал важной персоной, хотя избегал бывать при дворе, чтобы меня не осаждали просьбами о займах или денежной помощи. Однако это никому не мешало наносить мне визиты с подобными просьбами.

Нигде, кроме Парижа, я не видел столько богачей и бедняков. В городе, которому выпала честь стать столицей, формировалось высшее общество. Несмотря на грязь и нужду, царившие в окрестностях, дворцы содержались на широкую ногу, о чем говорил мне некогда Эсташ. Но чтобы в праздничные вечера гордо зажигать факелы и люстры, приходилось по пять дней в неделю отказываться от обеда. Женщины экономили на еде в пользу нарядов и украшений. Зато отощавшие тела облекались в бархат и шелк. Хотя этот город пробуждал во мне чувственный аппетит, я все же не спешил удовлетворять его, хотя случаев представлялось немало. Стоило мне заметить у ищущей моего расположения женщины увядшую грудь, недостающий зуб, незаживший лишай в запудренном декольте, как желание пропадало. Прежде я никогда не сталкивался со столь странной смесью чрезмерной роскоши и глубокого упадка. В моем родном городе встречались люди зажиточные и богатые, но никто из них не стал бы поступаться здоровьем ради излишеств.

В итоге я поневоле вскоре прослыл добродетельным.

Старик Рох, старший мастер, не вылезал из мастерской. Он спал прямо под навесом в глубине двора. Однако непостижимым образом он знал обо всем, что происходит в городе. Именно он как-то утром сообщил мне свежие слухи: король намерен оставить Париж. Горожане не знали, как к этому отнестись. С одной стороны, они гордились, что Париж сделался столицей и местом пребывания монарха. С другой – Карл и его окружение относились к горожанам не как к верноподданным, но как к побежденным, причем гораздо более сурово, чем англичане.