Жан-Кристоф Руфин - Большое Сердце [litres]

Прежде чем присоединиться ко двору, я заехал в Тур. Там мне в первую очередь предстояло встретиться с некоторыми людьми, этого требовали интересы Казначейства. Но как только в моих делах возник просвет, я поспешил к Фуке, чтобы рассказать ему о художниках, встреченных мною в Риме. Вышло так, что именно Фуке первым обратил мое внимание на состояние Агнессы. Во время моего отсутствия он довольно часто встречался с ней и в конце концов добился своего: она согласилась, чтобы он написал ее портрет. Он сделал множество эскизов, но не знал, какой именно взять за основу. Красота Агнессы всегда его восхищала, но, как человек, привыкший вглядываться в лица, он отметил в ней какую-то новую серьезность. На самом деле это было всего лишь обострение того качества, которое в ней всегда присутствовало. И все же до недавних пор глубинная сосредоточенность проступала едва заметно, скрытая за яркими красками ее веселости, а ныне ее озабоченность была для всех очевидна. Агнесса силилась казаться веселой, на некоторое время ей удавалось рассеять облака, но вскоре небо вновь затягивало. На всех набросках, показанных мне Фуке, голова Агнессы была наклонена вперед, глаза опущены, губы сжаты.

Он разложил эскизы на столе, и мы молча рассматривали их. При взгляде на рисунки я ощутил смутную, необъяснимую тревогу. Внезапно до меня дошло: это было лицо с надгробного памятника, маска смерти. Я взглянул на Фуке и увидел у него в глазах слезы. Он пожал плечами и, ворча, собрал эскизы.

Присоединившись наконец ко двору и встретившись с Агнессой, я отметил, что она рада меня видеть. Но она воздержалась от обычных проявлений радости. И даже когда мы оказались наедине в ее апартаментах, она, казалось, опасалась, что это будет замечено. Беседуя, мы чувствовали неловкость. Чтобы не смущать Агнессу, я вскоре оставил в стороне личные темы и перешел к вопросам войны. Я сказал ей, что, по-моему, разграбление Фужера ниспослано нам Провидением. Следовало воспользоваться этим, чтобы отвоевать у противника последние французские земли и покончить с английской угрозой. Мое воодушевление, как мне казалось, поначалу передалось ей. Но очень скоро взгляд ее затуманился. Агнесса напомнила мне о прошлогодних нападениях на Брезе, подстроенных дофином, использовавшим мерзкого лазутчика по имени Мариет, которого я приказал посадить в тюрьму. Агнесса считала, что дофин по-прежнему расставляет дьявольские ловушки, чтобы дискредитировать ее. Как всегда, его атаки были направлены на тех, кому она оказывала поддержку. И разве это английское дело не является еще одной провокацией? Я же не понимал, каким образом дофин из отдаленного Дофинэ мог разжигать войну с Англией и для чего ему это нужно. Агнесса признала мою правоту и тотчас расплакалась. Она была взволнована, ей повсюду мерещились немыслимые опасности. В конце концов мы пришли к согласию, что каждый должен действовать своими средствами. Ей казалось, что лучше сначала убедить королеву, а уже совместно они смогут добиться, чтобы Карл начал военную кампанию. Мысль была вполне разумна. Таким образом, войну не восприняли бы как дело одной партии, а именно партии Агнессы, что могло бы заставить всех тех, кто ей завидовал, отстаивать противоположное мнение. Что до меня, то назавтра мне предстояла встреча с королем. Мы долго беседовали. Я со всеми подробностями рассказал о своих переговорах с папой. Мы детально обсудили итальянские дела; он вернулся к миссии Жана де Вилажа в Судане. Все это живо интересовало Карла, лицо его выражало наслаждение, когда он говорил на эти темы.

Тем резче он выразил свое недовольство, стоило мне затронуть в беседе вопрос об английских территориях. В распахнутое окно веяло июньским теплом, на небе сияло солнце, но Карла била дрожь. Он рванул воротник и опустился в кресло. Выслушав мои аргументы, он тихо возразил, говоря о короле Англии:

– С Генрихом мы отныне в родстве. Дочь короля Рене, похоже, творит чудеса, стараясь удержать его от войны.

– Это так, и многие в Англии порицают короля за подобную слабость.

– Англичане держат свои обязательства, несмотря ни на что. Перемирие продолжается.

– Не забывайте, что нам пришлось послать Дюнуа и армию на завоевание Ле-Мана, откуда они обязались уйти.

– Английский регент, управляющий здешними провинциями, принес извинения за происшедшее с Фужером. Кажется, это арагонский наемник переборщил…

– Сир, – прервал я его, взяв за руку, – не важно, как реально обстоят дела. Важен предлог, а он налицо. Вы победите. Теперь на вашей стороне сила, войска, деньги.

Карл отвел руку и переспросил:

– Деньги, говорите?

Повисло долгое молчание. Король обводил меня пылающим взглядом.

– Такая кампания будет стоить немало, – заговорил он. – Хоть у меня теперь и есть средства, чтобы содержать регулярную армию и, не прибегая к помощи принцев крови, оплачивать военные действия… – Он по-прежнему не сводил с меня глаз.

– За деньгами дело не станет, – с некоторым запозданием отреагировал я. – Вы ведь знаете, все, что мне принадлежит, в вашем распоряжении.

Такие громкие выражения часто используются на Востоке, поскольку там никто не воспринимает их буквально. Для такого человека, как Карл, они звучали совершенно иначе. Он молча кивнул, а я задумался, не заронил ли я в его сознание ядовитое семя, которое впоследствии может оказаться для меня смертельным. Король перевел наконец взгляд на окно, залитое опаловым светом.

– Так во что может обойтись подобная кампания? Предположим, что мы бросим на кон все средства и дело закончится до наступления зимы… Триста тысяч… нет-нет… скорее, четыреста тысяч экю. Так вы, мессир Кёр, мне их предоставите?

И он снова повернулся ко мне, изучая мою реакцию. Худшего вопроса мне еще никто не задавал. Если я отвечу «нет», то окажется, что я противлюсь королю, а он мне этого никогда не простит. Если отвечу «да», то эта громадная сумма откроет истинный размер моего состояния. Король не слишком разбирался в финансовых вопросах, однако мы обсуждали их на Совете, и генеральный интендант регулярно сообщал королю о состоянии его казны. Король знал, что я богат, к тому же он не мог не отдавать себе отчет в том, что отчасти это связано с порученным мне сбором налогов. И вот впервые то, что было известно нам обоим, но никогда еще не признавалось открыто, теперь вышло на свет божий: я был богаче, чем он, богаче, чем государство.

– Да, – сказал я, склоняясь перед королем.

Это слово – произнося его, я понимал это – наложило печать на мою судьбу. Не стоит оспаривать могущество таких людей, как Карл. Он глазом не моргнул, но у меня возникло чувство, будто мои слова упали в самые темные глубины его сознания. Он поблагодарил меня с холодной улыбкой. Потом сказал, что подумает.