Жан-Кристоф Руфин - Большое Сердце [litres]

В конце концов, натерпевшись страху, проплутав всю ночь, я сумел оторваться от своих врагов. Весь взмокший, на рассвете я вернулся домой. Эльвира так и не ложилась спать, сходя с ума от беспокойства.

Этот случай глубоко потряс меня. Он доказал, что с мемуарами мне следует поторопиться, ибо время мое явно сочтено. Я также решил прибегнуть к помощи Эльвиры. До сего дня я не хотел раскрывать ей свое положение. Теперь я с грехом пополам объяснил ей, какая угроза надо мной нависла. Она попробует разузнать побольше о тех, кто меня преследует. До сих пор я старался обойтись без ее вмешательства, но теперь у меня не осталось выбора.

Нынче утром она отправилась в город, твердо намереваясь пролить свет на это дело. Я же не мог ни прогуливаться по окрестностям, ни предаваться грезам. Как только достаточно рассвело, я уселся за стол, чтобы продолжить свой рассказ.

В Рим я отправился весной, увозя с собой ходатайство Агнессы и еще множество других. Надобно сказать, что длительное пребывание при дворе, какое выпадало мне, вынуждало завязывать отношения со множеством людей. Я был хорошо знаком с членами Совета и королевским окружением, был близок с дворянами, вращавшимися вокруг государя, к этому добавлялось множество купцов, банкиров, судейских, художников, а также громадная толпа тех, кто настойчиво просил, чтобы я продал им что-то или дал ссуду. Я вел оживленную переписку с нашими посредниками, которые обеспечивали продажи и покупки для нашей компании повсюду – от Женевы до Фландрии, от Флоренции до Лондона. Разумеется, Гильом де Вари, наряду с Жаном, Бенуа, а теперь и многими другими, вел все наши повседневные дела. Но некоторые задания ложились на меня лично, особенно когда речь шла о крупных сделках или о важных клиентах. Так что при дворе, где люди по большей части бездельничали, я был постоянно занят. Редкие минуты, которые я проводил с Агнессой, были в моей жизни исключением, но именно они придавали смысл всему остальному. В такие мгновения праздности и неторопливой беседы я сознавал, до какой степени жизнь моя мне более не принадлежит. Мечты прежних лет дали столько плодов, что сами были теперь погребены под грузом повседневности, утопая в грудах бумаг и аудиенциях. То, чему другие завидовали как успеху, было для меня рабством. Помимо свободы, которую я время от времени обретал рядом с Агнессой, я видел вокруг лишь тяготы и обязательства. Незримый бич подхлестывал меня, заставляя двигаться все быстрее. На удачу я больше не рассчитывал. Я был доверенным лицом короля, держал под контролем гигантскую торговую сеть. И все же не переставал надеяться, что однажды вновь буду располагать собой.

Казначейство превратилось в орудие королевской славы. Мы творили чудеса – в особенности когда речь шла о крупных парадах. В поводах не было недостатка – благодаря взятию все новых городов, куда король должен был торжественно въезжать. Лошади, оружие, ткани, знамена, костюмы – все должно было сверкать, полностью подавляя у тех, кто присоединялся к французскому домену, всякое желание отделиться. Дипломатические миссии также давали повод продемонстрировать новое могущество короля перед иноземцами. В данных обстоятельствах я использовал все возможное, чтобы придать посольству, направлявшемуся к папскому двору, невиданный блеск. Из Марселя в Чивитавеккью двинулись одиннадцать кораблей с основной частью посольства. Гобелены, предназначавшиеся папе, были отправлены по Роне при посредстве короля Рене. Три сотни лошадей в богато украшенной сбруе должны были дожидаться прибытия послов. Наши послы: Жювеналь [34] Речь идет о братьях Жювеналь дез Юрсен. Жан (Jean II Jouvenel des Ursins; 1388–1473) – прелат, историк и адвокат. Жак (Jacques Jouvenel des Ursins; 1410–1457) – богослов, дипломат, архиепископ Реймсский. , Помпадур, Тибо и другие достойные прелаты и богословы – не стали полагаться на силу молитвы, чтобы уберечь себя от опасности. Они отказались сесть на корабль и решили ехать на лошадях. Единственным, кто отважился присоединиться ко мне и пуститься в плавание, был Танги Дюшатель. Ему было почти восемьдесят лет и ему оставалось лишь выбрать место своего упокоения. Мысль о смерти в морской пучине прельстила старика. Однако судьба все же не пошла ему в этом навстречу.

Мы без помех совершили переход: ни пиратов, ни шторма, ни поломок. Теплый ветер нес нас в Чивитавеккью. Я часами с наслаждением сидел на палубе – в рубашке и соломенной шляпе с широкими полями, защищавшей голову от солнца, беседуя со старым бретёром-арманьяком. Танги поведал мне тысячу историй о тех давних временах, когда Карл Седьмой был всего лишь наследником престола, которому грозила опасность, или королем без королевства. Дюшатель наводил ужас на сторонников Кабоша, ведь именно от них он однажды ночью спас юного государя. Его рассказ воскресил во мне забытые воспоминания об Эсташе и напомнил о том, что я думал тогда, намереваясь бороться с сильными мира сего. Мы говорили об убийстве Жана Бесстрашного на мосту в Монтеро. Он признался, что нанес один из ударов. Мысль убить вождя бургиньонов во время его встречи с королем принадлежала ему, Карл об этом ничего не знал. Учитывая, какую цепь несчастий повлекло за собой это убийство, Танги немало сожалел о своем замысле. Но теперь, когда в хитросплетении событий для короля обозначился благоприятный поворот – победа над англичанами, отстранение принцев крови, он пришел к выводу, что его интуитивное прозрение, связанное с решением убить соперника Карла, в конце концов оказалось верным. Мысль об этом в преддверии смерти утешала его.

Он питал к королю глубокую привязанность – сродни чувству, которое испытываешь к тому, кого знал еще несчастным ребенком. Любовь Дюшателя скорее основывалась на том, что он сделал для Карла, а не на дарованных королем милостях, иначе он должен был бы страдать от невнимания и неблагодарности короля. Он видел его без прикрас, не приукрашивая его характер, трезво отмечая недостатки. По прошествии нескольких дней в задушевной атмосфере он, проникнувшись ко мне доверием, торжественно предостерег меня: насколько ему известно, не было еще случая, чтобы кто-либо в окружении Карла Седьмого смог возвыситься, не пробудив в нем рано или поздно ревности и не пострадав от его жестокости.

Я молча смотрел на корабли, накренившиеся под тяжестью парусов. Эскадра, над которой реяли белые птицы, держала курс по морю, чьи глубины отсвечивали фиолетовым. Ничто не могло произвести более сильного впечатления, чем этот груженный золотом и королевскими дарами конвой. Таково было Казначейство: мирная армия, но которая действительно могла внушать королю опасения. Предостережения Танги оказали на меня большее воздействие, чем малообоснованные страхи Агнессы, ибо придворный в своих суждениях опирался на длительное знакомство с королем и личные разочарования. Оставаясь один на палубе, я подолгу обдумывал, какие средства могут уберечь меня от вероятной немилости короля, и втайне принял некоторые решения, пообещав себе привести их в исполнение сразу же по возвращении.