Осип Сенковский - Микерия [Нильская Лилия]

В этих увлекательных приготовлениях быстро протекли часы. Полночь приближалась. Царевна выслала из покоев всех своих прислужниц и присела на софу. Прошло несколько минут в глубокой тишине. Кругом господствовало мертвое молчание. Только сердце глухо стукалось об алебастровый свод груди. Наконец послышался и легкий шорох. Сердце царевны призабилось еще сильнее. Она со страхом подняла глаза: утренний посетитель стоял перед нею…

Теперь, средь волшебства ночи, при этом таинственном мерцании одинокой лампы, он был еще великолепнее Озириса!

Она также показалась ему Изидою, ступившею на землю по зыбкому лунному лучу со всем могуществом и очарованием своего небесного сана.

Лунолюбимая царевна Микерия-Нильская Лилия робко указала ему рукою на софу. Он присел. После нескольких тревожных слов общего разговора, она боязливо спросила незнакомца о том удивительном подвиге, который желал он рассказать ей.

Апопи, — потому что, опять, это был он: зная превосходно Лабиринт по плану, он беспрепятственно проник внутрь этой исполинской громады зданий еще до заката солнца и без большого затруднения нашел удобное место для того, чтобы укрыться до вечера, а в полночь, когда воины, слуги и рабы мудрого царя Амосиса сторожили появления его у ворот и по всей окружности вала, он так же свободно, и вовсе никем не замеченный, прошел в терем царевны, — Апопи приступил к своей чудной повести. Он рассказывал так приятно, так умно, остро, весело, красноречиво, с таким чувством, с таким одушевлением, что совершенно плененная им царевна забыла о наставлении солнцелюбимого родителя: она дрожала при страшных подробностях великодушного предложения и смерти покойного Ктепи, плакала при описании отчаяния бедной матери, смеялась при рассказе о встрече погонщика с царскими стражами. После окончания дивной повести, она стала расспрашивать сама гостя о разных загадочных обстоятельствах происшествия и, рассуждая о всем, что к нему относилось, с удовольствием продлила бы беседу до самого утра. Но вдруг, в одно из самых восхитительных мгновений этой беседы, воображению лунолюбимой царевны Микерии-Нильской Лилии предстал, со всем своим ужасом, наказ великих богов о слепом повиновении центру всей подлунной мудрости. Она побледнела. Все мысли перемешались в ее голове. Невидимая, но жесткая рука долга толкнула ее на незнакомца. Она ухватилась за его руку и безотчетно, без намерения, почти без памяти, вскрикнула слабым голосом:

— Это он!.. это он!..

Отчаяние вспыхнуло в груди ее вместе с этим безотчетным совершением предательства. Но оно должно было тотчас уступить место изумлению и испугу. Быстрее стрелы незнакомец исчез с софы: он только мелькнул перед глазами Микерии, с отвагою гиганта бросаясь в ее спальню, чтобы спрятаться прямо под золотую кровать дочери земного солнца, и она даже не заметила, что рука его осталась в ее руках. Но когда, почти в то же самое мгновение, в комнату торжественно вкатилось само земное солнце, со множеством вооруженных людей и зажженных факелов, невозможно было вдруг не опомниться: толстая, жилистая, косматая мужская рука, оторванная по плечо, торчала в ее мягких, маленьких ладонях, между тем как таинственный владетель этой руки положительно лежал в другой комнате под кроватью… а может быть, и на кровати!

— Где же он? — с удивлением спросил мудрый царь Амосис, не видя никого чужого в комнате.

— Убежал!.. вот в эту сторону!.. в сени!.. — отвечала она в страшном замешательстве, но с большим присутствием духа, указывая на дверь, совершенно противоположную спальне. — Бегите!.. ловите!.. вы поймаете его на дворе.

— Бегите все поскорее! — закричал мудрый царь Амосис. Обыскать весь Лабиринт! Теперь уж он не ускользнет, — продолжал царь, оставшись один с дочерью, — из моего Лабиринта никому нет выхода; кто сюда попал, тот пойман непременно…. Это что такое у тебя?

— Это его рука, — робко отвечала царевна.

— Как может быть его рука?

— Подлинно, собственная рука его.

— Какие пустяки!

— Уверяю вас, батюшка. Я, по вашему мудрому наставлению, схватила его руку, и рука вдруг оторвалась. Он убежал в сени, а рука осталась у меня в горсти.

— Великие боги!.. что это значит! — воскликнул мудрый царь Амосис, взяв ночник со стола и с крайним любознательством рассматривая руку необъяснимого посетителя, но не дотрагиваясь до нее, как до нечистой вещи. — В самом деле, это — рука!.. и какая здоровая!.. И она так, вдруг оторвалась?

— Как лоскуток папируса, батюшка!

— Клянусь священным фивским крокодилом, в целом мире нет народа чудеснее моих Египтян! Что за удивительные люди! голова, рука, нога у них — нипочем!.. мешает? — они бросают ее, как старую тряпку, и идут своим путем далее! Поддеть, провести, надуть… надуть хоть самого меня, который всех надуваю… это уж их дело! Мастера, нечего сказать! Удивительно ли, после этого, что у нас бывают такие мудрецы, которые собственными глазами видят, как земля вертится кубарем и летает около солнца?

Посланные воротились с докладом, что беглеца нигде не найдено. Мудрый царь Амосис рассердился на верных слуг своих и прогнал их искать снова.

— Болваны! ничего не смыслите!.. — закричал он еще вдогон за уходящими. — Этот плут принял другой вид, вот и все тут! Осмотреть всех до одного людей в целом Лабиринте: пусть каждый покажет свои обе руки, и у кого одной не хватит, того молодца сейчас привесть ко мне. Поняли ль вы?

— Слышим, и рады повиноваться.

— Постойте!.. Только, смотрите же, не брать его ни за остальную руку, ни за голову, ни за ноги, потому что сейчас оторвутся, и он ускользнет из ваших лап, как угорь. Понимаете ли?

— Понимаем.

— Ступайте, ослы!.. ничего не понимаете! Вам должен я толковать все, как детям. Сами ничего не догадаетесь!..

Мудрый фараон с досады принялся теперь, наоборот, жаловаться на непостижимую тупость этих тюленей, черепах, Египтян, и подробно доказывать дочери, что без него, земного солнца, без его ума и проницательности, они бы не знали, как ступить ногою, а без его неисчерпаемых щедрот все через неделю перемерли бы с голоду.

Посланные снова воротились. Под великою клятвою они, все одногласно, утверждали, что чужого никого нет в Лабиринте, и что у всех решительно имеется налицо по две руки.

— Ну, так уж это, видно, был сам Тифон, сам черт! — сказал озадаченный до крайности мудрый царь Амосис, — а если не черт, так нельзя не сознаться, что, после меня, этот человек — самый мудрый и остроумный малый из всех Египтян!.. Клянусь рогами Аписа, и святым ликопольским волком, и бессмертною сиенскою кошкою, и клювом ибиса, вестника Изиды, что я ему прощаю!.. и отдаю ему в супруги мою возлюбленную дочь, лунолюбимую Микерию-Нильскую Лилию, царевну Верхнего и Нижнего Египта, Нубии, Мерой, Абиссинии, Ливии!.. если только он ей понравится… и сделаю его моим главным наместником!.. Пусть предстанет. Я прощаю! Иначе я никогда не найду его — с такими дураками, каких великие боги дали в исполнители моих приказаний.