Бэла Прилежаева-Барская - В Древнем Киеве

— Да как же не взять? — ответил Онцифор. — Ведь я — посол. Я и беру с собой своего унота.

Петрило молчал. Неизвестно было, с охотой ли он отпускает сына, или в душе его происходит борьба.

А Онцифор рассказывал дальше: «Святослав успокаивает, велит сказать брату своему, нашему киевскому князю Изяславу: ежели пойдешь с ляхами, то пойдем против тебя ратью — не дадим губить город отца нашего, стольный наш Киев; а если идешь к нам с миром, бери с собой малую дружину. Иди спокойно, супротивников нет у тебя теперь!»

Онцифор продолжал с воодушевлением, он говорил так, как будто его слушала толпа на киевской площади, а не два старика: Миронег да Петрило. Он говорил: «Опомнились русские люди, готовятся дать отпор проклятым. Святослав собирает войско, кликнул клич по Черниговской земле, чтобы шли на бой все, кому дорога родина и честь Руси…» И собираются со всех концов Черниговщины, со всех концов русской земли. Надо, чтобы воины собирались и с Переяславщины и с Киевщины… со всех концов русской земли.

Ладно ты сделал, Петрило, что благословил Ждана на поход. Пусть киевлянин он, не черниговец, но все одно: и переяславцы и черниговцы — все мы одно — Русь. Одно слово: «русские люди».

В это мгновение отворилась дверь — в комнату вошел Офрем. Он постоял тихонько, послушал, о чем говорят, а когда Онцифор замолк, Офрем заговорил: «Слушаю я тебя, слушаю, праведно говоришь… Вот я — новгородец — нет в наших краях половцев, а знаем мы, что обижают они Русь, знаем, что злейшие они наши враги…» И тут вспомнил Глебку. «И до чего хорош был малый! — ласковый, приветливый, до всего доходчивый, смекалистый!»

Миронег благословляет Глеба перед походом.

От этих похвал его приемному сыну еще пуще разгорелась у Миронега тоска по Глебу.

До позднего часа засиделись гости у Миронега, а потом вдруг заторопились. Онцифор со Жданом должны были наутро, ранним-рано отправиться на главную киевскую площадь, чтоб оттуда отправиться вместе с остальными послами в город Чернигов, а Петрило собрался наутро в родное сельцо под Василев.

Офрем вернулся к любимому занятию — списыванию книг, а Миронег остался дома один вместе с приемной дочкой Олюшкой.

Совсем тихо стало в дому у Миронега. Молчаливый сидел он за своим рабочим столом, где были разложены ножики, пилочки, двузубцы и валялись незаконченные чесала с хитрой резьбой, ларцы и рукояти мечей.

Миронег работал уж не так быстро и не с той охотой, как то бывало раньше. Ныло раненое плечо, и грусть по Глебке не давала покоя сердцу. Все думал об одном: осиротили его половцы проклятые, второго сына отняли.

Сидел Миронег у своего стола, отставив пилочки и ножики, глядя молча в одну точку.

Рыжий котенок, Глебкин любимец, вскарабкался к нему на колени, потерся об его рубашку, промурлыкал свою однообразную песенку.

— Олюшка, — кликнул Миронег Глебкину сестренку. — Накорми Рыжика!

Олюшка, глядя на Рыжика, начала причитать:

— Бедный братец мой, Глебушко! Кто-то накормит, напоит тебя, сиротинушку!

— Полно, доченька! — прервал ее Миронег и прибавил строго: — Не плачь! Все будет ладно!

Когда Онцифор со Жданом прибыли в столицу Черниговского княжества — город Чернигов, они увидели, что весь народ ходит по улицам, как в дни больших праздников, радостный, ликующий. Люди собираются в кучки, толкуют, что не можно терпеть больше половцев в русской земле, должно всех перебить, прогнать, чтобы и впредь не повадно было проклятым вторгаться в наши села и города.

Киевские послы остались довольны приемом Святослава — черниговского князя. Онцифор рассказывал Ждану, что князь сказал: «Не дадим в обиду стольный наш город, великий Киев. Брату Изяславу послано сказать: ежели не бросишь ляхов, — мы сами на тебя ратью пойдем; бросай ляхов, иди в Киев, в святой город отца нашего, иди с малой дружиной, тогда миром покончим, а всю силу свою бросим на злейших недругов наших — на половцев».

Собирались воины на улицах Чернигова, строились в ряды. Ждан держался около Онцифора и вдруг оторвался от него.

«Жданко? — позвал было Онцифор. — Жданко!» Не на шутку обеспокоился мастер. Глядит — и уже бегут к нему навстречу два молодца: Ждан с дружком своим Глебом.

Онцифор спросил:

— Куда же ты делся с Альты! Мы все, кто жив остался, в Киев вернулись. Ждан отца твоего Миронега чуть ли не на плечах нес до самого дома и передал сестре твоей Олюньке, чтоб выхаживала его.

Глебко с сияющим лицом повернулся к Ждану.

— На то, Онцифор, мы и друзья с ним навечные! А я не мог уйти с вами. Помните, как на меня навалился пузатый половчин? Не мог я тогда отбиться, а потом изловчился, схватил я половчина и повез до Чернигова, своими руками изловил. Об отце не беспокоился, знал, что он со Жданком… что не пропадет отец мой…

Вот сейчас еще раз пойдем на половцев, а там, бог даст, и в Киев вернемся все вместе.

Миронег не ошибся; с уходом Ждана он твердо верил в возвращение сына, в счастливый конец похода черниговцев, и он не очень удивился, когда однажды ранним утром, едва начало светать, кто-то стукнул в его оконце.

Олюшка спрыгнула с лавки, подбежала к оконцу, всплеснула руками и закричала:

— Глебушко! Братец родименький!

Услыхав такие слова, Миронег поднялся с лавки и заторопился по ступенькам наверх к двери.

— Глебушко! Сыночек! — только всего и мог выговорить Миронег, и крупные слезы, слезы радости текли по его щекам.

— Сказывай! Все сказывай! — тормошила Олюшка брата.

— Да сперва дай ты ему отдохнуть с дороги, попотчуй, дай помыться! — останавливал Олюшку Миронег.

Но Глебу было не до мытья, не до отдыха, не до еды.

— Победа, батя, победа! — говорил он прерывисто, задыхаясь от переполнявших его чувств. — Победа! Немного было нас, русских воинов, едва ли три тысячи набралось у черниговского князя, а половцев, почитай, тысяч двенадцать. Тьма ворогов, а все же мы их одолели! Святослав все время был впереди воинов, — продолжал Глебко. — Скакал впереди всех. Когда бой начался, князь воскликнул: «Нам некуда деться! Ляжем костьми за землю русскую! Ляжем все до единого!»

— Сказывай дальше! Сказывай все! — Теперь Миронег торопил Глеба. — По порядку сказывай!

Глебко засмеялся:

— Говорю я тебе, — всех половцев, какие были на поле битвы, всех перебили мы, русские, хоть их было в четыре раза больше, чем наших. А тех, которые уцелели в бою, столкнули в речку Снов, всех потопили, проклятых! Ни один половчин не спасся! Отомстили за Альту!

— А где же дружок твой Ждан? Неужто все еще в Чернигове?

— Ан нет, не в Чернигове, а в стольном городе Киеве…