Селим Ялкут - Львовский пейзаж с близкого расстояния

Старушка отыскалась в подземном переходе, у поворота в метро, ближе к ступенькам, к дверям, к легкому затягивающему сквознячку подземелья, видно, на неплохом месте, потому что занято там было постоянно. Теперь она тянула сложенную щепоткой ладонь и постоянно что-то шептала, чуть раскачиваясь вперед-назад. Она и раньше издавала какие-то звуки, во время прогулок, рассиживания на лавочке вблизи родного подъезда, во время подъема в лифте, не молчала , так что интересно было сравнить, но не с чем, потому что и тогда, и сейчас звуки выходили непонятные, вот именно срывались с губ, объясненные, пожалуй, самим свойством явления природы — звучать — ручеек журчит, лес шумит, старушка, вот, бормочет . И в этом ее жизнь, принимайте, как есть. И палка была при ней, как приспособление для выполнения упражнений, как обруч, скакалка, булава, лента — особый элемент образа, художественной пластики, продолжение собственного тела, заявка на награду (тогда как раз проходила Олимпиада, люди болели , и образ взялся не случайно). На груди висела бумажная иконка Богородицы, голова была покрыта аккуратно белой косынкой. Впрочем, косыночка была и раньше, и, вообще, старушка отличалась опрятностью, даже тщательностью в одежде, уважением к делу и к месту и, скажем без скидок, достоинством. Теперь договорились до определения — человек — это стиль , так вот, если нужен пример, — пожалуйста. Странно было то, что старушку не всегда можно было застать на месте. И возле дома ее не было, и в сезон тыквы (чем наша тыква — не карета, сказочный реквизит) место оказалось незанятым. Старушка бытовала в недрах многоквартирного дома, то материализуясь, то вновь испаряясь (облачко в месте исчезновения еще оставалось на некоторое время, легкий прозрачный парок, как при небольшой стирке), и если бы западных фей — неопределенного возраста, в котором спохватываются, прожить жизнь наново, так вот если бы таких разглаженных массажем дамочек с кокошником вокзальной буфетчицы (такие точно смухлюют, и волшебную долю, навар приберут для себя, для молодого любовника) заменить нашими героинями первых пятилеток и крепкого тыла, то как раз мы бы обнаружили нашу старушку, все для людей, все для людей (как здесь уместно это бормотание) , все для людей…

Совершенно точно можно сказать, что с переменами старушка расцвела, не буквально, конечно, не по виду, но и не в переносном смысле, а в истинном результативном — по плодам узнаете их , вот это было заметно. Девочки стали взрослеть как-то быстро. Старшая уходила с утра пораньше, одетая неброско. В ней не было легкомыслия, даже странно для современной моды, которая предлагает женщине показать себя щедро. И тут было что, но девочка похвально не торопилась обнародовать, хоть было вполне можно, а там и претендовать замуж за иностранца, с такими данными белого можно подобрать, конечно, не румына, такие же как наши , тогда лучше блэка приличного или даже араба — те, конечно, кавалеры изрядные, но опасно, никогда не знаешь, куда попадешь, сулят жизнь — рахат — лукум, а запивать его чем — ни шампанского, ни пива, один бассейн с морской водой, хоть купайся, хоть топись со скучищи. Ясно, однако, и другое, главное — нельзя терять времени, кажется — молодость, молодость, времени не меряно, а пролетит — не заметишь, так и останешься челноком , с тощим кошельком в укромном месте, или кефиром торговать, вполне там красивые женщины, с грузовика торгуют, а вот застряли, не повезло, теперь с детьми куда. Выживают . Нужно старшей определяться. Собака перестала показываться. А младшая пошла куда-то в школу, оказалось — на курсы кройки и шитья. Глава семьи пока исчезла, дела с дачей не шли, объявился один, всю весну морочил голову, деньги собирал, и пропал. Даже не позвонил, такие теперь люди, ладно еще — не жулик. Но злиться некогда, пора теперь собирать урожай, хорошо, что не понадеялась на быструю сделку, жизнь научила, засадила все, что можно, теперь помидоры, перцы , скупают сразу с участков, и еще в трехлитровые банки, девчонки поедят, на зиму хватит, если вертеться, конечно.

Ну так, вот. В сложной социальной ситуации старушка оказалась именно стабилизирующим семейным элементом, не балластом, не держалкой с портретом генералиссимуса, не маргиналкой , не обузой. И вновь замелькала, после небольшой паузы. Ее приводила теперь домой женщина с нижнего этажа. Женщина была раньше актрисой и сохранила эту артистичную привлекательность, никогда не сидела вместе с досужими соседками около подъезда, не выходила с ними подышать воздухом , хоть и это отдельный физиологический процесс, впрок, тоже подготовка к холодам, гипобиозу, спячке (тут тебе на лавочке и театр, и стадион, и показ мод, и сама жизнь — все для бедных, бесплатно ), а берегла индивидуальность, располагалась отдельно, посреди двора, на резной скамейке, оставшейся после сваленного детского городка , под одинокой березой, что тоже было совпадением не случайным, а развивало образ, вместе с короткой стрижкой, открывающей шею. Она уже была в летах, но по особой памяти женщин — не в мозгу, а в коже, в глазах, в трепете (очень уместное здесь слово) сердца, в сохраненном (как помнит щека солнечное тепло) мгновении — неважно, одном или многих — успеха (у каждого он свой, пусть, скромный, дело не в количестве, вернее, не только в нем, а в ощущении праздника, которого должно хватить на обогрев души, как угля и дров на зиму), она и здесь на этой резной, как из народной сказки, лавочке, видела себя как бы со стороны, в ее кокетстве сохранялась эта прелесть, очарование бабьего лета, выражение, затверженное когда-то, казалось бы, на время, для роли. Именно теперь, возможно, спустя годы, оно — это очарование неожиданным образом проступило, оказалось не проходной, а именно главной ролью , которая и отличается тем, что не ты приспосабливаешься к ней, а она к тебе, пока самый признанный знаток, зритель воскликнет — браво , лучше не бывает. Именно так смотрелась эта женщина на резной лавочке, под березой посреди большого двора, между песочницей, оставшейся, как и сама лавка от детского городка, и асфальтовым разворотом к магазину с оранжевой надписью продукты . Теперь старушку видели часто с этой актрисой. Старушка, кстати, ничуть не изменилась, также молола, сыпала одной ей понятными словечками, сама с собой, торопливо, привычно, невозможно разобрать что. По роду нынешних занятий ей лучше, конечно, бормотать, и образнее, и просто веселее, чем стоять молча , и можно было понять так, что старушка не притворялась, вела себя искренне и, кстати, ни у кого сомнений на этот счет не возникало. А обыватель, сколько его не ругают, ничуть не ожесточился, не огрубел, чуть только прикрыл израненную душу, но готов ее распахнуть перед таким же бедолагой, хоть перед бродячей собакой, которых развелось великое множество. А ведь терпят, не ропщут, на живодеров смотрят не добрее, чем прежде, понимают, что и собакам не сладко . Приручили, они доверились — лохматые, вот теперь и терпят, хорошо бы и им избирательное право. Разницы никакой, так хоть бы перед выборами кормили. Шутка, конечно.