Антонин Згорж - Один против судьбы [Sam proti osudu]

— Как ты думаешь, Магда, не надо ли примерить костюм, посмотреть, к лицу ли он мальчику? — и, не ожидая ответа, пошел к двери и открыл ее: — Пойди сюда, Людвиг!

Рояль умолк не сразу. Пианист закончил фразу и только тогда отнял руки от клавиш. И тотчас же появился в дверях. Это был невысокий, крепкий мальчик. Глядя на него, было ясно, что он будет невысок, а плотен и приземист. Волосы у него были удивительно густы, черны и откинуты назад, а кожа так смугла, будто он родился не на Рейне, а где-то на юге, под жгучими лучами солнца. В темных глазах мальчика был вопрос: зачем позвали?

— У меня для тебя есть сюрприз, мальчик. Через неделю будет концерт. Смотри, как мы с мамой тебя нарядим, — хвастал отец, разворачивая костюм.

На лице Людвига отразилось разочарование. Глаза перебегали от стола к окну. Его манил весенний вечер, а портновское чудо совсем не трогало. Когда отец неожиданно позвал его, он почувствовал робкую надежду, что ему позволят поиграть с детьми во дворе. Заходящее солнце заливало продолговатый двор потоком лучей, и в окна доносились крики играющих мальчиков.

Людвиг безучастно смотрел на маленький зеленый фрак и пестрый жилет. Отец не замечал, как разочарован мальчик.

— Надень, Людвиг! Ты будешь совершенный кавалер!

Мальчик не ответил, только лицо его нахмурилось. Меньше всего думал он сейчас о парадном платье. Молча начал он одеваться с помощью матери, не произносившей ни слова. Отец подал ему белые шелковые чулки, своими руками застегнул посеребренные пряжки на черных туфлях, натянул парик на непокорную шевелюру, расправил под подбородком пышный кружевной бант. После этого он повел мальчика в соседнюю комнату. Там висело в золоченой чеканной раме большое зеркало необычной формы, сужающееся книзу. Эта роскошная вещь среди бедной обстановки была единственным напоминанием о благосостоянии деда.

Маленький Людвиг долго и пристально всматривался в странного мальчика в зеркале. В рамке из белых буклей собственное лицо казалось ему коричневым, как глина, и бесконечно безобразным. Он не смотрел ни на красивый зеленый фрак, который был ему ниже колен, ни на пестрый жилет, почти такой же длины. Он видел на серебристой поверхности зеркала только темное лицо, и оно становилось все более мрачным.

Зато отец ликовал. Несколько раз он обошел вокруг мальчика, чтобы полюбоваться им со всех сторон. Ему представлялось, как он выводит Людвига на сцену, сажает у рояля и становится около него, чтобы переворачивать ноты и раскланиваться вместе со своим необыкновенным ребенком, когда зал разразится аплодисментами.

— Еще добуду позолоченную шпагу! — обещал отец. — Ее тебе недостает.

Мальчик минуту раздумывал над последними словами отца, потом коротко рассмеялся:

— Дайте мне еще шарманку!

— Какую шарманку?

— Недавно к школе приходил шарманщик. Держал на цепочке обезьянку, наряженную, как я. Когда он играл, она танцевала.

— Людвиг! — предостерегла его мать.

Отец вознегодовал:

— Разденься и чтобы сейчас же сидел за роялем!

На мгновение мальчик задумался. Так и замер в огорчении, во фраке, стянутом с одного плеча.

В окне виднелись освещенные крыши домов, искрящаяся гладь Рейна, а на другом берегу зеленые холмы, носившие название Семигорья. Там на улице солнце светило одинаково ярко всем детям — обыкновенным и необыкновенным. А ведь Людвигу не было и семи с половиной лет! И хотя он очень любил музыку и мог без принуждения играть часами, тело его иногда начинало бунтовать.

Руки отказывались бегать по клавишам, ноги стремились соскользнуть с педалей и нестись по улице в дикой мальчишеской гонке.

— Папа, я бы хотел пойти на улицу, — просительно сказал он.

— Пусти его хоть на минуту, — взмолилась мать. — Вечер так хорош!

— А концерт?

Мальчик молчал. Мать продолжала:

— Он трудился так прилежно. У него все получается прекрасно, лучше невозможно, а солнце скоро сядет.

— Иди поработай еще немного, — милостиво произнес глава семьи. — После ужина приду послушать тебя. Если сыграешь без ошибочки, так и быть, отпущу тебя. Иначе — нет!

Людвиг молниеносно сорвал с себя атласный жилет.

— Ну, ну… — ворчал Иоганн Бетховен. — Если даже этот костюм, как ты говоришь, пристал обезьяне, не следует сразу обрывать на нем все пуговицы.

Но мальчик спешил не только потому, что ему был противен его новый наряд, но и оттого, что надеялся быстрее вырваться на свободу.

Тенорист сам аккуратно сложил концертное платье сына и велел жене аккуратно убрать все в шкаф. После этого он уселся за кухонным столом и с большим удовольствием поужинал холодной рыбой с хлебом и изрядным бокалом вина.

Вдруг его мощные челюсти прекратили свою работу. Что такое играет Людвиг? До этого мгновения снова и снова звучала сладкая мелодия прелюда, который когда-то играл Моцарт. Это сочинение Иоганн Бетховен выбрал для концерта намеренно. Оно трудно, и общество, конечно, поймет, что новый чудо-ребенок нисколько не уступает своему предшественнику.

Но сейчас из соседней комнаты несомненно доносилась иная музыка! Она напоминала простую сельскую песенку, печальную, жалобную. Иоганн Бетховен насупился. Мелодия росла, усиливалась, потом внезапно обрывалась. Будто птенец, запертый в светлице, бьется об оконное стекло, падает, отлетает назад и потом снова делает свой безнадежный бросок.

Бедный мальчик! Кому он мог поведать свою мечту о воле? В последнее время он все чаще пытался сочинять пьесы, в которых мог бы выразить то, что не смел сказать словами. Это были простые детские чувства: ликование, радость, грусть, упрямство.

Отец ненавидел эти его занятия. Пустая трата времени! Он не стал долго размышлять. Быстро вошел в комнату с набитым ртом и загремел:

— Что за чепуху ты бренчишь? Терпеть этого не могу! Играй по нотам, больше пользы будет!

Мелодия стихла, оборванная в середине.

— Это я сам придумал, — доверчиво отозвался мальчик. — Тебе нравится хоть немного?

Отец высокомерно фыркнул:

— Думаешь, твоя голова способна придумать что-нибудь дельное? На эти вещи у тебя еще будет времени предостаточно, а сейчас ты позаботься, чтобы уметь то, что нужно для концерта! Ты все хорошо помнишь?

— Да. Пустите меня погулять, папа! — просил мальчик.

— Я уже сказал тебе, — промямлил отец, прожевывая кусок рыбы, — как поем, так устрою проверку. И если все не будет как по маслу, о гулянье и не помышляй!

Отец вернулся в кухню, оставив дверь приоткрытой. Внимательно прислушивался. Из комнаты теперь доносились только звуки сочинения, подготовленного для первого публичного концерта.

Наконец Иоганн Бетховен встал, допил вино, вытер губы тыльной стороной ладони и направился к сыну.