Антонин Згорж - Один против судьбы [Sam proti osudu]

— Я знал ноты раньше, чем азбуку, — задумчиво отозвался мальчик.

— Это мне известно, — сказал его горбатый спутник. — Я еще не встречал человека, до такой степени одержимого музыкой. А кто, собственно, занимался с тобой?

— У меня, маэстро, было много учителей и ни одного настоящего. Отец был первым и самым незадачливым. Что он умеет всерьез? Когда он играет на рояле, думаешь, что он ведь, собственно, скрипач; если возьмется за смычок, сразу жалеешь, что он не отдался целиком фортепьянной игре. — Людвиг усмехнулся. Он уже отлично играл на нескольких музыкальных инструментах и к отцовским дарованиям относился со снисходительным недоверием: тот умел всего понемногу и ничего всерьез. — Пана ничего не доводит до конца. Хотел сделать из меня чудо-ребенка и не сумел. Я давал концерты в Кельне, в Роттердаме и здесь, в наших краях, во многих господских замках. Но деньги за мои выступления не текли рекой и так быстро, как он рассчитывал, и он перестал заниматься моим музыкальным образованием. Я переходил от учителя к учителю. Один учил меня играть на органе, другой — на скрипке, третий дал кое-какие знания по композиции.

— Ну, если все твои учителя умели столько же, сколько умел твой отец, они, наверное, быстро заканчивали курс наук?

— Они умели больше, чем отец, но этого скоро становилось недостаточно.

— Мне кажется, что учителем Людвига Бетховена был сам Людвиг Бетховен?

— Да, до тех пор, пока в Бонн не приехали вы.

Нефе отрицательно замахал рукой.

— Человек может быть учителем самому себе. И от этого имеет ту выгоду, что не должен платить.

— Вы тоже учите меня бесплатно!

— Это не совсем так. Разве ты не играешь на органе в церкви, и потом, если я буду учить какого-нибудь княжеского сынка, ему придется платить за себя и за тебя.

— Это было бы несправедливо, маэстро.

— Он всего-навсего расплатился бы за свой большой долг. Все князья в долгу у своих подданных. В сущности, курфюрст должен чуть ли не каждому жителю в округе.

— Он и у вас одалживал? Я и не знал!

Нефе смеялся.

— Конечно. И у твоего отца тоже.

— Ну, нет, маэстро, у нашего отца невозможно одолжить ни гроша. Его карман всегда пуст.

— Потому, что его обкрадывает его светлость.

Удивленный мальчик молчал. Уж не заболел ли его учитель?

— Вы говорите загадками, маэстро!

Нефе остановился, на лице его блуждала странная улыбка.

— Если бы мы жили несколькими милями западнее, ты бы знал не только загадку, но и отгадку.

Людвиг обратил вопрошающий взгляд в ту сторону, где солнце медленно садилось за верхушки невысоких холмов. Ничего не понимая, он пожал плечами.

— Во Франции уже кое-что сдвинулось, не то что у нас. Для них скоро взойдет солнце, — продолжал органист.

— На западе, маэстро? — В умных глазах мальчика отразилось недоумение.

Горбатый музыкант взял его под руку, и они пошли но тропинке вдоль Рейна.

— Мне нужно научить тебя многому другому, кроме музыки, чтобы ты видел немного дальше своих клавиш.

— А что я должен видеть?

— Ну, например, чем отличается княжеский музыкант от охотничьей собаки его милости?

— Музыкант от собаки?

— Разница вот какая: собака всегда накормлена, хотя не очень надрывается, ведь господа на охоту ездят не часто. А княжеский музыкант наоборот: хорошо накормлен редко, зато трудится непрестанно. Ведь князь хочет слушать музыку каждый день. И мы играем во время утренней литургии, дабы князь с приближенными не заснул, играем во время обеда, дабы пища лучше ими пережевывалась, музицируем вечером, дабы развлечь их перед сном.

— Трудиться должен каждый!

— А ты видел когда-нибудь милостивейшего господина работающим на винограднике?

— Он же богатый, зачем ему работать?

— Потому он и богатый, что других обкрадывает. Между князьями и разбойниками нет большой разницы.

Таких дерзких речей мальчик никогда еще не слышал. Дома не раз говорили, что на княжескую капеллу взваливают непосильный труд. Отец иногда разражался проклятиями — на сколько кусков он должен разорваться? Петь на латыни в костеле, петь на итальянском в опере, играть на нескольких музыкальных инструментах и, если понадобится, играть в немецких и французских пьесах. И все это за жалкую плату в двести пятьдесят дукатов в год! Но этот ропот всегда направлялся как бы в пространство. Речь шла о справедливости небесной, а не земной. Он никогда не роптал на курфюрста. Это господин, и может приказать, может принудить.

Людвиг был совершенно ошеломлен речами Нефе, но чувствовал, что его учитель рассуждал справедливо. Ему было понятно и то, что тот ставил на одну доску князей и разбойников. В самом деле, разве князья не отнимают урожай у земледельца, плоды труда у ремесленника и все, что только можно отнять, у художника?

— Мы рабы, — мрачно и гневно разносился голос органиста. — Захочется господину, и будем ползать перед ним на четвереньках!

— Я не буду, — отрезал мальчик, и его лоб прорезала строптивая складка.

Нефе горестно усмехнулся:

— Наши хозяева держат бедняков за ошейник. А художники, творцы красоты, бродят от двора ко двору как бездомные псы. Подставляют свой ошейник и просят: сделайте милость, возьмите меня в услужение!

Мальчик помрачнел и нервно поеживался. Он обладал независимым характером, и всякое упоминание об угнетении возмущало его. Он и без этого принуждал себя трудиться непосильно, но последние два-три года, когда отец перестал докучать ему своими заботами, жил привольнее и чужое давление переносил с трудом.

— Ты не ершись, Людвиг, — снова заговорил горбатый музыкант. — Разве я не прав? Наши музыканты едут продавать свое искусство во Францию и Англию. В это же время итальянцы и чехи ищут работу у нас. Каждый мечтает найти где-то лучший кусок хлеба и побольше свободы.

Казалось, ожесточенный органист с умыслом стегает мальчика жгучими словами.

Людвиг остановился, уязвленный на этот раз до крайности. Он воззрился на умное лицо своего спутника.

— А я не хочу быть господским лакеем! Я не буду ходить от двери к двери, подставляя свой ошейник! — Обычное «взрослое» выражение на его лице совсем по-детски сменилось выражением отчаяния и растерянности. — Но я ничего не понимаю, кроме музыки! Маэстро, скажите мне, ради бога, что мне делать?

Нефе ответил не сразу. На лице его отразилось тайное удовлетворение.

— Вот этого я и хотел, мой мальчик! Услышать этот твой вопрос: что нужно делать? Но и я хотел бы знать ответ на этот роковой вопрос.

— Можете ли вы мне что-нибудь посоветовать?

— Себе — нет. Тебе — да.

Княжеский органист не успел ответить, как раздался привычный звон соборного колокола. И сразу, будто они только и ждали этого сигнала, заговорили колокола иезуитского и францисканского монастырей, а потом зазвонили во всех городских и сельских костелах.