Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Жена штандартенфюрера

— Нет, она не единственный мой источник. Но это неважно. Я рад, что вы хотя бы спите с немцем.

— Я с ним не сплю. — Я сжала пальцы вокруг заколки в складках юбки, на всякий случай.

— Не отпирайтесь, конечно, спите. Вы мне очень много неприятностей доставили, рассказав обо мне вашему новому любовнику. — Он опустил голову на один уровень с моей, не отпуская моих плеч. — Один крайне нежелательный доклад оказался в моём личном деле, и меня это очень расстроило. Вы знаете, что случается, когда я расстраиваюсь, Аннализа?

Знала, и очень хорошо знала, из своего личного опыта. Поэтому прежде чем он решил свернуть мне шею или ударить лицом об зеркало, я сказала первое, что пришло на ум:

— Он мне не любовник, он — мой жених. У нас скоро свадьба.

Смесь удивления и сомнения промелькнула на его лице, когда он выпрямился за спинкой моего стула.

— Правда?

— Да. И если вы хоть пальцем тронете будущую жену штандартенфюрера СД, у вас будут ещё большие неприятности.

Райнхарт наконец меня отпустил, и я не сдержала облегчённого вздоха. Понятия не имею, как мне все это теперь расхлёбывать, но я хотя бы жива и здорова, а меня пока и это устроит.

— Забавно.

— Что в этом забавного?

— Только то, что вы так на меня разозлились после того, как я… немного вышел из себя. Между прочим, моё поведение в том случае было вполне оправдано.

«Оправдано?! Да ты мне чуть шею не сломал, подонок!»

— А теперь вы решили выйти замуж за человека, который хладнокровно пристрелил собственную жену. Я нахожу это немного ироничным, вы со мной не согласны?

— Он никакого отношения к её смерти не имел. Она сама застрелилась.

— Выстрелив себе дважды в сердце? Крайне интересный способ покончить с собой. — Райнхарт усмехнулся. — Ну что ж, удачи вам в таком случае. Надеюсь, вы проживёте чуть дольше, чем покойная фрау Фридманн.

С этими словами Райнхарт отпер дверь и вышел в коридор, оставив меня одну. Я медленно отклонилась на спинку стула, всё ещё сжимая своё импровизированное оружие в руке. Что это он такое имел в виду, говоря, что она «выстрелила себе дважды в сердце»? Я была более чем уверена, что это было физически невозможно, но зачем ему тогда это говорить? Просто чтобы напугать меня? Тоже вряд ли. Хоть он и был садистом и психопатом, но до сих пор он ещё ни о чем не лгал.

Я вдруг вспомнила, что никогда не спрашивала Генриха об обстоятельствах смерти его жены, но он уж точно не был похож на человека, способного застрелить вообще кого бы то ни было, не то, что собственную жену. Ну что ж, спрошу его об этом, когда он вернётся.

Дьявол! Я же сказала Райнхарту, что мы женимся! А это равносильно тому, чтобы повесить объявление перед центральным командным офисом СС! Похоже, впутала я сама себя в передел, да ещё в какой…

Воскресным утром я и моя семья собирались в ближайшую протестантскую церковь на мессу. Мы, по правде говоря, не так уж часто туда наведывались (если уж на то пошло, технически мы всё ещё были иудеями, потому как, согласно нашей религии, ребёнок, рождённый от матери-еврейки — еврей, не важно в какой церкви и сколько раз его окрестить), но мой отец настоял, что посещение мессы будет благоприятным в глазах общественности. Я пожала плечами; я против церкви ничего не имела, поэтому я выбрала самое длинное и скромное платье, выбрала пальто попроще и вышла вслед за родителями и Гризельдой.

Во время мессы Норберт не переставал дёргать ногой: ему не терпелось увидеться со своей девушкой. Я слегка толкнула его локтем и неодобрительно покачала головой. Он закатил глаза в ответ. Я попыталась сосредоточиться на том, что говорил священник, но мысли мои продолжали возвращаться к недавним событиям.

Не знаю, почему я вдруг обратила внимание на моего отца, но то, что он сделал дальше, было явно не привычной церковной практикой. Продолжая наблюдать за ним краем глаза, я заметила, как он положил Библию себе на колени, незаметным для остальных жестом сунул руку в карман, извлёк оттуда какие-то бумаги и аккуратно спрятал из между страниц Библии. Мама всё это время сидела с неестественно прямой спиной, как будто загораживая отца от любопытных глаз. Затем, после этого манёвра, папа осторожно вернул Библию на её место, в специальное отделение на спинке передней скамьи. Я не могла дождаться конца мессы, чтобы спросить его, что это всё значило. Дальше случилась ещё более интересная вещь: молодая женщина, сидящая рядом с отцом, протянула руку за той Библией, что он только что положил на место, и притворилась, что ищет нужный пассаж, который зачитывал священник. Я не очень хорошо её видела, но готова была поклясться, что она спрятала что-то себе в карман. Должно быть, те самые папины бумаги.

Дома, когда я наконец спросила родителей о том, что они такое проделали в церкви, оба только сделали на меня огромные глаза и начали всё слепо отрицать, а после и вовсе зашипели чуть не в один голос:

— Никогда ни о чем подобном не говори! Это же за версту пахнет гестапо! Нас арестуют, если ты только упомянешь о подобном! Забудь, что видела, и держи рот на замке!

Это было уже слишком много требований держать рот на замке для одной недели, и теперь-то я точно была уверена, что родители мои занимались чем-то не совсем легальным. Не желая влезать в ещё большие семейные тайны, я выбрала книгу из библиотеки и пошла прямиком в свою комнату, где вскоре уснула. Мамин голос разбудил меня, когда было уже темно.

— Солнышко, Генрих приехал. Он и твой папа ждут тебя в папином кабинете.

— О, нет…

— Что-то случилось, родная? — Мама, казалось, удивилась, потому что обычно когда она сообщала мне о приходе Генриха, я вскакивала с места и бежала к нему со счастливейшей улыбкой на лице.

— Нет, ничего. Сама виновата.

— Да что ты такое сделала, Аннализа?

— Сказала кое-кому кое-что, что не следовало. — Я встала с кровати, расправила помятое платье и привела в порядок растрепанные волосы. — Пойду выслушивать лекцию.

Я спустилась вниз и направилась в папин кабинет с тяжёлым сердцем. Естественно, к этому времени Райнхарт уже наверняка всем растрепал о нашей с Генрихом предстоящей «свадьбе», и теперь ему придётся всем объяснять причину этого недоразумения.

Остановившись у папиной двери, я осторожно постучала, хоть было и незаперто. После того, как отец сказал мне войти (не самым своим располагающим тоном), я встала в дверях, уставившись в пол. Слишком стыдно было на кого-то из них смотреть.

— Ну, вот она. Давай, сам с ней разговаривай, — отец обратился к Генриху. Я набрала полную грудь воздуха, мысленно готовясь к «лекции».

Генрих поднялся с кресла и подошёл ко мне.

— Я пришёл поговорить с твоим отцом о чем-то важном, но он сказал, что об этом я должен спрашивать тебя. — Он взял мои ледяные руки в свои и произнёс то, что я меньше всего ожидала услышать. — Аннализа Мейсснер, окажешь ли ты мне честь стать моей женой?