Петр Еремеев - Ярем Господень

Почти целый год служил Иоанн в обители. Братия теперь зауважала арзамасца: семь лет черный священник отшельничал на Старом Городище. Как же не почитать того, кто исполнил свой трудный обет, на который так много званых, но куда как мало избранных…

Он вернулся в свою палестину и «… прославлял благодарением человеколюбца Бога, яко таковую сотвори мне милость премногую, и доселе сохраняем Его благостию, яко от тех страстей свободен есмь», — так писал впоследствии монах.

В Сарове его встретила целительная тишина.

Здесь, на Старом Городище, Иоанн пережил и еще одно — греховное искушение. К концу его одинокого отшельничества, когда уже обходили стороной многие соблазны и тела, и ума, однажды ему показалось, что он обрел благодать самой святости. Какое-то время прожил с этим ласкающим измышлением, даже начал, было, свыкаться с ним, но после молитвы ночной озарило Иоанна, что впал он в грех гордыни, прельстился ложным. Несколько дней ходил сам не свой, пока не пришел к спасительной мысли, что надо держать в себе неусыпным стражем вседневное смирение.

Мудрость и смирение рождают стяжение духовного разума, духовного пути… Понять это тоже далось монаху не просто и не сразу.

Позже смирение Иоанн пронес до конца своей иноческой жизни…

Арзамас притих — провожали дружину, собранную по указу царя Петра для похода на Азов.

Допрежь, едва ли не целую неделю вопрошали горожане: где этот Азов? Сперва и воевода-грамотей сомневался, лишь потом вспомнил: на крайнем южном рубеже, в туретчине такая крепость.

Май 1695 года уже облекался в листву. 16 июня царь прибыл в Нижний, чтобы спуститься с полками Волгой до Царицына, а там пеше дойти до городка Паншина на Дону, а уж оттуда плыть до того Азова, что в самом устье Дона.

После службы в Соборе — ратники стояли близ амвона тихие, отрешённые от всего, воевода стольник Емельян Матвеевич Засецкий говорил от имени горожан горячее напутное слово и затем повёл отряд Прогонной улицей к городским крепостным воротам, что выходили на нижегородскую дорогу. Большая толпа провожала своих солдатушек. Не обошлось без слёз и родительских стенаний.

При выходе из собора Иоанн попал на глаза архимандриту Спасского Павлу. Тот лёгким движением руки позвал к себе. Смерил строгим взглядом своих чёрных глаз и сказал коротко:

— Жалуй к обеденной трапезе!

… Всегда на виду Арзамас у православных иерархов.

В 1694 году жители города били челом патриарху Адриану, прося, чтобы он повелел быть в Спасском монастыре вместо игумена архимандриту, поскольку «град Арзамас многочеловечен и Спасский монастырь церквями каменными и утварью церковной и строением монастырским, и оградою каменною украшен, и вотчинами и крестьянами изобилен».

Патриарх отозвался на челобитье и повелел впредь быть в Спасском архимандритам. Вот и стал первым из них посланец из Москвы, патриарший ризничий Павел.

Покои архимандрита подивили Иоанна. Невольно вспомнилось, как просто жил игумен Афанасий. Он и рясу-то чаще носил из мужицкой холщовой крашенинки. А теперь вот в тех же покоях тяжёлые резные стулья с цветной кожей на сиденьях и высоких спинках, большой стол с резными ножками, изразчатая печь отливала синевой диковинных птиц. Иконы в красном углу с ярким блеском золота на окладах, на столе два богатых, вызолоченных же шандала. И много книг в хороших переплётах. Тотчас подумалось, что бывший патриарший ризничий попривык к московскому злату-серебру и красоте в соборных храмах Кремля, в самой ризнице, да и покоях патриарха.

Иоанн подошёл под благословение.

Павел в дорогой рясе из тяжёлой густо-зелёной ткани вышел из-за стола, взял монаха под локоть и подвёл к маленькому столику в углу покоя. На нём лежало тёплое пятно солнца, высвечивая плотную парчу скатерти.

— Садись, брате, не чинись. Наслышан о тебе довольно, стяжал ты уже и славу, в Введенском чтут тебя гораздо. Тебе который?

— Четверть от веку! — Иоанн удивился простоте обхождения архимандрита с ним.

— А на погляд — старше! Подсох ты в пустыни, изморился. Видно, приходилось питаться и одной молитвой?

— Не без тово!

— Обнаружил ты перед нами душу… Да что я — перед Богом. А чем сейчас угнетён?

— Бабий плач всё ещё в ушах. Кто воротится из-под того Азова домой…

— Пожерты будут многие на приступах. Но что делать, те южные земли к морю Черному были словенскими, время возвращать исконное… Так, говоришь, претерпел… Ты ведь семь лет победно себя одолевал. Когда такие чернецы, как ты, есть — не будет земля наша оставлена без Божьево призрения! Подвиг ты свершил…

— Куда мне! — испугался Иоанн. — Что я… Самим Господом Старое Городище отмечено. Слышали там колокольный звон из недр исходящий, видели неземной свет над горой. Вот сим и укреплялся.

Архимандрит встал со стула, взволнованно заходил по покою.

— Коли так — возрадуйся мир православный! Ещё одно место на земле нашей станет святым. Помышляешь ты об обители?

— Себя-то не всегда в узде держу, а то чернецкий собор!

— Не уничижай себя! Ежели замыслишь монастырь — я тебе пособником. Окажусь в Москве — стану свидетельствовать о тебе у патриарха, да и во дворце — сгодится! Какое помышление, скоро ты в свою пустынь? А то оставайся у нас, покормись, а там восходи от силы в силу!

Приглянулся в Спасском Иоанну монах Филарет. Молод, послушен, пением украшал службу в соборном храме. Павел готовился представить его к посвящению в иеродиаконы — голос у чернеца силён.

Не раз посидели в тени каменной монастырской стены, переговорили о многом. С удивлением, грустью уловил Иоанн, что Филарет привержен к расколу и трудно ему среди арзамасских монахов.

Однажды Иоанн спросил прямо:

— Разделишь мои труды в пустыни?

Неожиданно Филарет согласился, и монахи с благословения Павла ушли в Саров. Там, на Старом Городище, а чаще его Иоанн уже Саровом называл, молодой чернец, однако, скоро открыто признался:

— Пришатнулся я к тебе напрасно. Не предам старого благоверия, пойду-ка я к своим…

После дошло до Иоанна: вернулся Филарет в Арзамас, оттуда ушёл в Муром в тот монастырь, где некогда принимал постриг. Там, как рассказывали, нёс монах послушание в хлебной. Однажды в исступлении греховном со словами: лучше земный огонь, чем адовый, — бросился Филарет в топившуюся печь и «тако злый зле погибе»…

В жаркую июльскую пору 1698 года под сильным конвоем драгун в Арзамас из Москвы привели восемьдесят два стрельца мятежного полка Ивана Чернова.

Скованные, измученные дальней дорогой, они еле волочили ноги. У иных не по возрасту поседели виски, перепотелые, чёрные от загара и пыли лица пугали своей худобой, стрелецкие кафтаны изорваны, на некоторых виднелись пропитанные кровью холсты. Были ли это следы пыток или боевых ран — ведали лишь сами несчастные.