Владимир Стрельцов - Выживая — выживай!

Мароция нашла в себе силы и сама потянулась к Альбериху, раскрыв свои яркие вишневые губки. Альберих прилип к ним изголодавшейся хищной пиявкой. Теодора с интересом наблюдала как герцог, обхватив свою жертву, торопливо и бесстыдно перемещает свои руки по всему телу ее дочери. Что, если проклятие Агельтруды спадет именно сейчас?

Судя по всему, на это же рассчитывал и сам Альберих. Во всяком случае, ничем иным нельзя объяснить тот факт, что, когда их объятия с Мароцией расцепились, на лице герцога на мгновение появилась весьма кислая гримаса. Но это уже был не тот Альберих, что смущенно встречал дорогих гостей. К герцогу вновь вернулся вкус к жизни, его застоявшаяся в жилах кровь приятно и знакомо закипела и помогла Альбериху сбросить с души морок одолевавшего недуга. Хотя бы на время. Хотя бы так.

— Ну теперь то, мои разлюбезные донны, вы не откажете мне в счастье угостить вас моим вином? И последовать за мной прочь из этих затхлых стен, которые уже устали ждать свою хозяйку!

— Вы собрались куда-то идти, мой друг?

— В церковь Сан-Сальваторе 23 23 Старейшая церковь в Сполето , любезная Теодора, в церковь! В плену собственных восторгов и безумных планов, мы совсем позабыли того, кому мы прежде всего обязаны за покровительство и заботу! Клянусь Богом, священник церкви сейчас потеряет дар речи от размера моих пожертвований!

— Не знаю, как насчет речи, но сон вы ему сейчас точно испортите, — засмеялась Теодора.

Мать с дочерью вновь переглянулись. Успех? Успех! Еще какой успех!

По вполне понятным причинам обе стороны грядущего альянса постарались не тянуть со свадьбой. Уже на следующий день после возвращения Теодоры и Мароции в Рим сенатор Теофилакт получил письмо от Альбериха Сполетского. Совершенно не подозревая о закручивающихся внутри его семьи интригах, Теофилакт с нескрываемым восторгом принял известие о том, что его любимая дочь станет женой его старого и успешного друга — лучшей партии для Мароции он не мог и желать.

Среди итальянских магнатов весть о марьяже герцога Сполето и дочери консула Рима не вызвала какой-то особой реакции, по их мнению, стороны этим браком лишний раз подтвердили и упрочили свой старый союз. Достаточно положительно, но также в целом спокойно отнесся к новости Беренгарий Фриульский, для которого главной помехой на пути в Рим оставался папа. Однозначно негативно грядущий союз Рима и Сполето воспринял лишь Атенульф, герцог Беневента, его мечта прибрать к рукам на глазах дряхлеющее Сполето, по всей видимости, так и грозило остаться лишь мечтой.

Наибольшее оживление грядущая свадьба Альбериха и Мароции вызвала в самом Риме. Вздохом разочарования встречали эту весть пылкие сыновья богатых патрицианских семей столицы, в мечтах своих лелеявших заполучить красавицу-дочь самого могущественного человека в городе. Однако их отцы с пониманием отнеслись к выбору Теофилакта, который в их глазах совершил очередное восхождение по крутой и коварной иерархической лестнице Италии и, тем самым, обозначил свои возможные в недалеком будущем претензии на участие в судьбах коронованных особ Европы.

Глубоко оскорбленным в своих чувствах посчитал себя молодой динат 24 24 землевладелец из византийского Коринфа, тщетно добивавшийся Мароции последние полгода. Известие о скором замужестве дочери консула Рима вынудило пылкого юнца в спешном порядке снарядить свой корабль. Отплывая на родину, он проклял и ветреную красавицу, и коварный Рим, и заодно папу Сергия, который в последнее время чуть ли не каждому путнику, направлявшемуся в пределы Византии, совал в руки письма, адресованные восточным патриархам, со своими размышлениями относительно «филиокве».

Ну а сам Сергий стал тем, единственным, для которого весть о замужестве Мароции и, как следствие, о скором и неотвратимом расставании с ней, действительно стала тяжелейшим ударом. Он, разумеется, ничего не знал о том, что именно стало решающим фактором, предопределившим выбор Теофилактов, поэтому посчитал, что ничего, кроме корыстных целей, за этим браком не стоит. Как юный отверженный романтик, он тщетно пытался встретиться со своей последней любовью, но Теодора сохраняла бдительность и, радушно встречая папу Сергия на пороге своего дома, всякий раз вносила в его душу печаль и разочарование, ибо Мароция под разными предлогами вечно отсутствовала. В один из жарких летних дней он, забыв про оффиции и мессы, почти пять часов находился в своих носилках возле дома Теофилактов, и до боли щурил свои подслеповатые глаза, пытаясь выискать в проходивших мимо людях ставший ему таким родным изящный силуэт его возлюбленной. Все тщетно. Службы он проводил теперь с крайним небрежением и неохотой, что вызвало в итоге даже удивление и раздражение паствы, наблюдавшей, как их духовный поводырь в этом мире бродит где-то очень далеко в своих размышлениях и менее всего в настоящий момент радеет о спасении их душ. Вечеров же папа боялся более всего, в эти минуты он оставался наедине со своими безжалостными мыслями, которые остервенело грызли его душу, и ему до смерти хотелось зарыться головой в подушки и выть, словно волк потерявший подругу.

Свадьбу успели сыграть еще в мае. Торжества проходили в сполетском замке, а обряд венчания совершил отец Константин, пресвитер церкви Сан-Сальваторе. Гостей издалека почти не было, на свадьбу прибыли вассалы Альбериха и несколько римских фамилий, особо приближенных к Теофилакту. Папа Сергий не мог, хотя и страстно желал, посетить свадебную церемонию, и поэтому ограничился передачей новобрачным дорогих подарков мещанского и духовного плана. В числе прочих Теодора увидела две подушки из папского дворца, те самые, которые в свое время послужили для нее доказательством отношений Сергия с Мароцией. Таким образом, понтифик постарался трогательно напомнить еще раз Мароции о себе. Та, увидев их, загадочно улыбнулась, небрежно погладила их шелковую, местами потертую поверхность, и отложила в сторону.

Свадебные церемонии того времени были, как и сейчас, довольны просты. После скоротечного обряда венчания, удачно вписавшегося в дневную мессу, молодожены и их гости проследовали в замок герцога, чтобы обильным застольем отметить это славное событие. Все, в общем, мало чем отличалось от пирушек, на которые горазд был Альберих в недавние времена. Разница заключалась разве что только в отсутствии девиц легкого поведения, о чем некоторые безмолвно сожалели, зато за столом в достаточно количестве присутствовали священники местных храмов, в такой день милостиво позволившие ублажать свой слух приглашенным предерзостным жонглерам, так часто на площадях италийских городов позволявших несносные шутки в адрес Святой Церкви. Жонглерам со стороны устроителей было сделано соответствующее внушение о пересмотре своего репертуара и те, повздыхав немного, сократили его не менее чем наполовину.