Владимир Стрельцов - Приговоренные ко тьме

По окончании ужина она не легла спать, а, выйдя на засыпанный щебнем балкон перед своим окном, пристально вглядывалась в чернеющие окрестности Лукки. Внизу располагалась обширная площадка двора, по периметру которой были устроены навесы для лошадей и ночлега черни. Двор потихоньку замолкал, за людским говором стало лучше слышно разноголосье птиц, на небе засияли яркие звезды, и несмело подул теплый ветер. Сама природа итальянского мая располагала к размышлениям философского или амурного направления, и Теодора с охотой им предалась. Она вопрошала себя тысячу раз и тысячу раз сама же опровергала все сомнения в наличии у Иоанна ответного чувства к ней — его глаза рассказали ей все. Но как же, как же ей встретиться с ним вновь? Мысль о том, что предмет ее обожания, возникший из ниоткуда, может вновь безвозвратно исчезнуть, приводила ее в отчаяние. Она и так уже досадовала на себя, что не поехала в свое время на ассамблею в Равенне, которую устраивали ныне покойные папа Иоанн Девятый и император Ламберт. Тогда бы у нее был шанс встретиться с Иоанном много раньше, и, стало быть, намного раньше почувствовать себя так страстно влюбленной и счастливой.

Она должна… да, она должна непременно поехать спустя какое-то время в Равенну. Но под каким предлогом? Ничего, кроме паломничества к мощам каких-либо святых, на ум более не приходило. Теофилакт, разумеется, не поверит внезапному всплеску набожности у своей супруги, но Теодору это не сильно волновало. Она любила и знала, что ее полюбили всей душой, и в эту минуту она была вне всяких житейских, дипломатических и меркантильных расчетов, а уж тем более — политических соображений.

Тем временем двор окончательно заснул, был слышен только приглушенный человеческий и лошадиный храп, а птичий хор стал в звуковой гамме майской ночи доминирующим. Теодора мысленно вспоминала образ своего Иоанна и улыбнулась, вспомнив, как он задержал сегодня ее руку при поцелуе, тепло его губ она до сих пор как будто ощущала на своей руке. Внезапно поблизости от нее с легким свистом что-то пролетело. В десяти шагах от нее, отскочив от каменной стены, упала стрела, выпущенная из лука. Теодора испуганно отшатнулась, но краем глаза заметила, что к стреле что-то привязано. Подойдя поближе, она почувствовала, как слабеют ее ноги, а сердце ее готово выпрыгнуть из груди — к стреле была привязана алая роза.

Подняв стрелу, она подбежала к парапету балкона и напряженно стала вглядываться в раскинувшийся подле ее ног двор. В противоположном углу двора она увидела робко вспыхнувший свет зажженной свечи. Ее звали, и кто это может быть еще, как не ОН!

Вне себя от счастья, горя любовной истомой, она выскочила из своих покоев, даже не позаботившись удостовериться, спит ли ее муж. Далее она соскользнула по винтовой лестнице вниз, прошла мимо сонных и равнодушных ко всему охранников и очутилась в центре двора. Для того чтобы добраться до горевшей свечи, ей надо было пересечь двор к одной из вершин его квадрата. Но она внезапно остановилась.

Опасное сомнение закралось в ее голову. Она в своем любовном порыве совсем забыла, в гостях у кого находится. Что если это западня, и на том конце двора ее ждет не любимый и желанный мужчина, а убийца, подосланный к ней Бертой? Она замерла, раздумывая, насколько вески ее сомнения и даже начала досадовать на себя, что эта мысль пришла к ней именно в эту минуту и грозит теперь сорвать ей любовное свидание. Ведь как было приятно еще мгновение назад бежать по каменным ступеням дворцовой лестницы, не думая ни о чем и видя пред собой только образ любимого! Но на какое-то время женщина твердого ума и ясного расчета в Теодоре возобладала над влюбленной до легкомыслия девицей.

Позвать на помощь кого-нибудь возможным не представлялось. А чем дальше рассуждала Теодора, тем убедительнее ей казались основания проявить разумную осторожность. Она уже готова было по-детски расплакаться, как вдруг с другой стороны двора донесся негромкий голос:

«Если до сaмой земли у крaсотки скользнет покрывaло —

Ты подхвaти его крaй, чтоб не зaпaчкaлa пыль:

Будешь тогда нaгрaжден — увидишь милые ножки,

И ни зa что упрекнуть девa не сможет тебя». 44 44 Овидий, «Наука любви».

Она едва сдержала крик радости. Голос! — спокойный ровный баритон — казался ей сладчайшей симфонией высшего небесного оркестра. Она пантерой пересекла площадь двора по направлению к продолжавшей гореть свече. Свеча погасла в то же мгновение, как только она оказалась под навесом, а в мгновение следующее Теодора и Иоанн, не говоря друг другу ни слова, уже сплелись в жарком, испепеляющем, страстном объятии. Окрестные птицы, взяв на себя роль купидонов и менестрелей, без устали исполняли в их честь гимн победившей любви.

Теодора вернулась в свои покои уже в пору теплого майского рассвета. Она с упоением вспоминала события ушедшего дня, прижимала к груди розу, которая прилетела к ней вестником грядущего счастья. Она и впрямь в этот момент чувствовала себя по-настоящему счастливой и, засыпая, только твердила имя любимого:

— Иоанн… Иоанн… Джованни…

Едва только поезд архиепископа Равеннского исчез из поля зрения самой высокой сторожевой башни в Лукке, Теодора с удвоенной энергией вернулась к делам политическим. Тому было самое время, ибо давление со стороны тосканской семьи на Людовика превысило уже все мыслимые нормы и стало до неприличия очевидным для всех. Слабохарактерный Людовик, податливый на лесть и дорогие подарки, наивно надеялся отделаться от назойливых родственников пустыми обещаниями и уступкой им малозначимых феодов в Лангобардии. Тосканцы метили явно на большее.

10 мая 901 года Людовик был вынужден согласиться на сбор малого королевского совета. На совете, помимо него, королевы Аделаиды, троюродного брата императора пятнадцатилетнего Гуго Арльского, присутствовали также королевские советники Ротерий и Адалельм, тосканская семья в лице Адальберта, Берты и их сына Гвидо, а также еще один Адальберт, маркграф Иврейский, и Теофилакт с Теодорой в качестве представителей Рима де-юре и как противовес тосканскому клану де-факто. Стоял чудесный майский вечер, в распахнутые настежь окна непрерывным потоком лился чудесный многоголосый хор птиц, и до боли в голове пьяняще пахло жасмином.

Прошло три месяца со дня императорской коронации Людовика, и последнему уже давно пора было от непрерывных празднеств переходить к делам менее приятным, но гораздо более важным. Хвала Небесам, что в течение этих месяцев враги императора никак не проявляли себя, но бесконечно это продолжаться не могло, и воцарившееся затишье на Апеннинах очень многие находили классическим затишьем перед надвигающейся бурей.