Владимир Стрельцов - Трупный синод

Подробности суда, переданные ему в равных долях очевидцами и сплетниками, вызвали в его душе настоящий шторм. Бросив к чертям свою любимую охоту, он буквально погнал свой двор в Сполето. Агельтруда встретила его на пороге родового замка, радостно простирая к нему руки, но Ламберт холодно поклонился матери, прилюдно отстранился от ее объятий и направился в приемную залу, приказав всему двору оставаться снаружи. Агельтруда проследовала за ним, кусая губы и раздумывая, на каких струнах сыновней души в данной обстановке ей лучше всего сыграть.

— То, что вы допустили, матушка, допустили на пару со Стефаном, которого мой язык не повернется теперь назвать наместником Святого Петра, есть глубокое оскорбление Святой Церкви, оскорбление Риму, оскорбление и вред Сполето, и угроза всем моим начинаниям. Как вы решились на подобное кощунство?

Агельтруда затараторила:

— Сын мой, прежде всего я возмущена и опечалена, что произведя вас на свет, одарив вас всеми мыслимыми и немыслимыми благами мира, завоевав для вас корону Карла Великого, я не заслужила с вашей стороны даже ничтожного внимания и уважения, словно простолюдинка, встреченная вами на дороге. Я, видимо, напрасно тешила себя ожиданиями, что мой сын и мой государь благодарно оценит мои старания по достойному вынашиванию бремени государственных дел, тогда как он сам упражняет свое молодое тело в празднествах и увеселительных визитах. Мое сердце полно грусти и сожаления, что император Ламберт, ставший в эти дни единственным повелителем империи Каролингов, находит в своей душе место для подозрения своей несчастной матери в нанесении той оскорбления Святой Христианской Церкви, тогда как последняя вынесла свой суровый приговор и единогласно обвинила в оскорблении Церкви как раз таки грешника Формоза, который, по всей видимости, для императора Ламберта дороже, чем его родная мать!

Обычно энергичные монологи Агельтруды сбивали с толку Ламберта, а приправленные в них едким соусом упреки вносили в душу юного императора угрызения совести, которые иногда возникали практически на пустом месте. Однако на этот раз атака Агельтруды не возымела должного действия. Опустившись в глубокое кресло, император ответствовал:

— Во всех своих действиях, матушка, я руководствуюсь данными всем нам заповедями Божьими, одна из которых наставляет нас на почитание своих родителей. Примите мои извинения, матушка, за мой холодной прием, который вы, как мать, конечно же, не заслуживаете. В своем поступке раскаиваюсь и, не далее как сегодня, совершу покаянную молитву за свое греховное деяние. Однако, — продолжал коронованный молодой человек, — я ни на йоту не отойду от высказанной мной оценки всего того, что свершилось в Риме. Я знаю, что именно вы, матушка, и епископы Стефан и Сергий совершили это безобразное лицедейство. От разных епархий Италии, а также из Бургундии и германской земли, ко мне уже поступили гневные или печальные письма уважаемых служителей Церкви, в том числе от смиренного отца Регино 96 96 Регино Прюмский (ок.840—915), аббат Прюмского аббатства (892—899), автор «Всемирной хроники» , настоятеля Прюмского аббатства, поэтому мой вывод о совершении оскорбления Церкви Господа нашего вполне обоснован. Я имею основания опасаться, что совершенный суд над покойным Формозом, и тут я не побоюсь в пику вам пожелать ему успокоения на Небесах, так вот суд этот может придать силы нашим врагам и сделать врагами тех, кто относился к нам до сей поры нейтрально или с симпатией. Вы считаете, что суд устранил царившее в Италии двоевластие, мое же мнение таково, что он нарушил зыбкое перемирие и ближайшим летом нас неминуемо ждет приход войск Арнульфа с другой стороны Альп. Кто, после всего случившегося, почтет за честь встать под знамена Сполето? Мой вероятный тесть Беренгарий, который дрожит от одного имени Арнульфа? Адальберт? Я слышал, что даже он, граф Тосканы, ваш вроде бы надежный союзник, сбежал из Рима, как только подвернулась возможность, лишь бы никто не связал имя его с этим жутким судилищем!

— Вы забываете, сын мой, что в вашей власти теперь Рим. И стоит только передовому отряду каринтийца показаться возле По, как он будет немедленно отлучен от Церкви Христа! Что же касается Беренгария, то потрудитесь ускорить ваши приготовления к женитьбе на его Гизеле, и у Арнульфа не останется ни одного скрытого или явного союзника в Италии!

— Спешу вас расстроить, матушка. Союзники у каринтийца не переводятся. Не далее, как сегодня утром, я получил по пути к вам донесение о новом мятеже Майнфреда, графа миланского. Он во всеуслышание объявил о признании своим сюзереном Арнульфа Каринтийского и поводом для этого как раз таки стал ваш суд над Формозом.

— Майнфред? Не может быть! Впрочем, чему я удивляюсь!? Один раз он уже открывал ворота Милана Арнульфу!

— На него произвела впечатление расправа, учиненная Арнульфом Амвросию Бергамскому 97 97 Амвросий, граф Бергамо (? -894) .

— Расскажите это впечатлительным монахиням, сын мой. Один раз ступивший на путь предательства, будет возвращаться на этот путь снова и снова, памятуя, как грех этот однажды спас ему его дешевую шкуру. Майнфред заслуживает самого сурового наказания, даже если его сын Гуго, ваш друг детства, пьет из одного кубка с вами, и вы до сих пор неразлучны в ваших радостях и огорчениях!

— Наверное, вы, как всегда правы, матушка. И нам остается лишь действительно уповать на мою дружбу с Гуго, которая позволит умилостивить графа Милана без кровопролития. Достигнуть с ним мира я, тем не менее, попрошу никого иного как вас, матушка, и умоляю проявить к нему сдержанность и христианское милосердие, тем более что когда-то, говорят, он был страстным поклонником вашей неувядающей красоты. Я же отправляюсь в Рим и очень прошу вас мне в том не препятствовать. Затеянный вами суд теперь создал необходимость в переутверждении многих церковных и светских чинов, и я желаю лично заняться этим делом, дабы Стефан не превратил сей процесс в суетное сведение счетов со своими врагами. Далее, весьма вероятно, что, в создавшихся условиях, потребуется повторное проведение моей коронации короной Карла Великого, хотя признаться меня охватывает дрожь от одной мысли, что я получу корону из рук разорителя могил!

— Я денно и нощно воздаю хвалу Небесам за то, что они ниспослали мне и Италии такого сына, как вы Ламберт, — и мать с сыном, наконец, нежно обнялись.

Агельтруда была довольна исходом дела. Ламберт, преодолев свои эмоции, претерпев муки христианина, чьи чувства были явно задеты, тем не менее, здраво оценил все позитивные моменты свершившегося в Риме. Он также по достоинству и с сыновней нежностью оценил заботы своей матери, которая взяла на себя все, как бы это сейчас сказали, репутационные издержки от суда над Формозом, отправив его, Ламберта, подальше от Рима, чтобы ни в коем случае любовь итальянцев к молодому императору не была поколеблена. Поездка в Милан была для нее, конечно, той самой пресловутой ложкой дегтя, но отказаться или переложить эту миссию на второго своего сына Гвидо она не могла. Майнфред Миланский был тот еще жук, хитрый и корыстный, и визит туда одного лишь Гвидо мог бы закончиться для Сполето в буквальном смысле слишком дорого. У Агельтруды же к Майнфреду был особый счет, интерес который к ней питал миланский граф к тому времени давным-давно испарился, а посему, и, быть может, в первую очередь благодаря этому, между ними уже долгие годы существовала глухая ненависть, окончательно оформившаяся во время войн ее мужа, Гвидо Сполетского, с Беренгарием Фриульским. Свою ненависть она распространила и на сына Майнфреда, Гуго, в котором, однако, души не чаял Ламберт.