Владимир Щербак - Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак [Историко-приключенческие повести]

Нередко на руле стоял белобрысый Витька Ганин. Он, видимо, догадывался о желании юнги, поэтому каждое появление того на мостике встречал ехидной фразой:

— Что, сменить меня пришел? Давай, а то я уже притомился! — Но тут же как бы спохватывался и притворно сочувствовал: — Ах, да, я забыл! Ты ведь у нас еще малолетка, Малявка…

Спартак стискивал зубы и отворачивался.

Отношения у них с Витькой складывались какие-то непонятные. Там, на берегу, они еще по-детски ссорились-мирились, были, в общем, на равных, Спартак даже считался сильнее, хотя был на год моложе. А здесь, на судне, Ганин сразу же взял по отношению к нему насмешливый покровительственный тон, всячески старался показать свое превосходство. Он то и дело приставал к юнге с дурацкими розыгрышами: посылал в котельную за паром или на камбуз продувать макароны, хотя на такие глупости уже давно не «покупался» ни один новичок на флоте, а особенно мальчишка, выросший у моря. Спартак в ответ на эти издевательские предложения лишь презрительно усмехался и крутил пальцем у виска.

Он никак не мог понять, что белобрысому от него надо, за что он взъелся. Малявину было невдомек, что Ганин насмехается над ним не только потому, что от природы вредный, но главным образом из-за своей неуверенности. Да, да, неуверенности! Ведь до прихода Спартака на «Коперник» он, Витька, был здесь самым молодым и неопытным матросом, и все традиционные на флоте шуточки и подначки доставались ему. И вдруг на судне появился мальчишка еще моложе его — юнга, к тому же давнишний знакомец. Витька мстительно обрадовался и, вознаграждая себя за свои мучения, а также из желания казаться перед моряками взрослым, начал измываться над Спартаком. Иногда он чересчур увлекался и отходил от юнги, только заметив злые огоньки в его темных глазах и желваки на скулах.

Вот и сегодня, едва Спартак поднялся на мостик, Витька встретил его обычной своей ехидной улыбочкой, спросив:

— Что, сменить меня пришел?

— Вот именно! — это сказал капитан, который стоял спиной к рулевому, осматривая горизонт в бинокль, и, казалось, не замечал того, что происходит в рубке.

Матрос и юнга изумленно уставились ему в затылок. Он медленно повернулся. Капитан был невысокого роста, старенький и сухонький. Рядом с настоящим морским волком, таким, например, как боцман Аверьяныч, он проигрывал по всем статьям, морского в нем только и было, что темно-синий китель да фуражка с непромокаемым верхом. А седеющая, клинышком, бородка и длинные усы делали его похожим на профессора. Разговаривал он негромко, четко произнося слова, и ко всем без исключения обращался на вы.

— Вы что, не поняли? Матрос Ганин, сдать вахту! Юнга Малявин, стать на руль!

— Есть сдать вахту! — буркнул один угрюмо.

— Есть стать на руль! — охрипшим голосом ответил другой, весь затрепетав от радостного страха.

Витька шагнул в сторону, Спартак встал на его место. С удовольствием почувствовал, как теплые отполированные шпаги [116] Шпаги — здесь: рукоятки штурвального колеса. легли в ладони. Расставил пошире ноги и с преданной готовностью посмотрел на капитана.

— Не на меня смотрите — на приборы, — улыбнулся тот, и снова отвернувшись, спросил обычным сухим тоном: — На курсе?

— На курсе — 125!

— Ложитесь на 120.

— Есть ложиться на 120!

Спартак крутнул штурвал влево, не отрывая глаз от стрелки аксиометра [117] Аксиометр — прибор, указывающий угол отклонения пера руля. , и видя, что хватил лишку, немного переложил колесо в обратную сторону. Теперь порядок!

— На курсе 120!

— Так держать!

— Есть так держать!

И продолжал свой путь в океане пароход «Коперник», ведомый капитаном с помощью юнги Малявина.

И не было в этот день на судне — а может, и во всем мире — счастливее человека, чем Спартак!

«Коперник» пересек экватор, идя Макасарским проливом. Традиционных торжеств по этому поводу — веселого праздника с Нептуном, русалками и чертями — не было: рейс, как уже было сказано, проходил в трудных военных условиях. На судне регулярно проводились учебные тревоги и стрельбы из орудия, экипаж находился в постоянной готовности.

Все это было не напрасным. Как раз в эти дни другое дальневосточное судно — танкер «Майкоп» совершал рейс в обратном направлении Сурабая — Владивосток с грузом кокосового масла. На подходе к Филиппинам он подвергся нападению японских бомбардировщиков. Радист «Майкопа» передал в эфир: «14 ч. 30 м. …нас атакуют четыре японских самолета… На судно сброшено 20 бомб…» Передача прервалась, очевидно, радист погиб…

Япония становилась пиратом Тихого океана.

На «Копернике» только и говорили, что о войне, все еще были под впечатлением разгрома немцев под Москвой. А еще было много разговоров о доме, и тем больше их становилось, чем дальше оставались за кормой родные берега. Даже Спартак, которого никто дома не ждал — дом его теперь здесь, — тоже скучал по Владивостоку, по родной 1-й Морской, по дворовым друзьям, с которыми вместе мечтал о море. О море вообще.

А это, южное, море уже прискучило своей пустынностью и однообразием. Не удивляли и не радовали больше летучие рыбы, золотисто-голубые макрели, резвые стайки дельфинов, как бы играющие с судном в салочки, акулы, постоянно сопровождавшие пароход и подбиравшие весь выбрасываемый мусор вплоть до консервных банок. И жара, одуряющая тропическая жара, надоела. К ней невозможно было привыкнуть. Постоянно хотелось пить, смыть с тела пот, заливавший во время работы. Между тем расход пресной воды на судне был ограничен: рейс длился уже много дней.

Частичный выход из положения нашли третий механик и моторист Володя Шелест: они устроили на палубе душ с подачей забортной воды. Весь день из широкой трубы, заваренной с одного конца и просверленной во многих местах, брызгала во все стороны вода, и моряки то и дело прибегали сюда освежиться. Облегчение, правда, было временным: вода почти мгновенно испарялась, тело покрывалось солью, которую хотелось смыть — эх, пресной бы! — водой.

Коперниковцы, однако, не теряли чувство юмора и все подшучивали над создателями морского душа: «Выкачаете всю воду из Тихого океана, обмелеет он, и мы останемся без работы!»

Наступила ночь 27 декабря 1941 года. Она ничем не отличалась от предыдущих: такая же бархатно-черная, ярко-звездная, тихая. По-прежнему вокруг ни огонька, и казалось, что на сотни миль вокруг нет ни одного судна. Но враг был уже близко, и считанные минуты отделяли «Коперник» и его экипаж от катастрофы. Темный силуэт судна был хорошо виден на фоне звездного неба, а за кормой оставалась искрящаяся дорожка.

…Спартак, несмотря на строгий приказ старпома «не шляться ночью по палубе», снова тайком пробрался наверх. Уверенно ориентируясь в темноте, нашел свое потаенное место, лег на горячие еще доски и стал смотреть в небо и слушать доносящийся снизу стук сердца парохода — машины.