Мария Воронова - Здравствуй, сестра!

— Ваши планы попахивают утопией и нарушением воинской дисциплины, — говорил ему доктор Корф. — Вы ведете себя как авантюрист, а ведь организация медицинской помощи в боевых условиях не нами придумана. Мы — лишь первичное звено и должны выполнять функции первичного звена, а не многопрофильного эвакогоспиталя!

— Вы великолепно формулируете свои мысли, — отвечал Воинов. — Конечно, именно так мы будем действовать, мне и в голову не придет оперировать солдата, который может доехать до многопрофильного госпиталя. Я буду оперировать только тех, кто без моей операции до него недотянет.

Лазарет развернули на заброшенном хуторе, хозяева которого бежали неизвестно куда. Элеонора была растеряна и оглушена новой жизнью. Фронт казался ей местом, где толпы мужчин маются без дела, а оттого постоянно ругаются, курят и пьют. Во всем этом столпотворении она была единственной женщиной. Сотрудники госпиталя ревниво оберегали ее, но поглазеть на нее приходили и саперы, и штабные офицеры.

«Почему мужчины так любят воевать?» — недоумевала Элеонора.

Линия фронта проходила совсем близко, и в первый же день по приезде лазарета случился артобстрел. Воинов заставил Элеонору спуститься в воронку и весь артобстрел пролежал рядом с девушкой, рассказывая, что в воронках безопасно, поскольку снаряд дважды в одно и то же место не падает, и что не надо бояться свиста снаряда, потому что звук запаздывает и человек слышит его уже после разрыва снаряда. Эти доводы не показались девушке убедительными, но за неимением других пришлось в них поверить.

А еще через день прибыла первая партия раненых с передовой. Уже привыкшая к виду страдающей плоти, Элеонора была не готова к такой высокой концентрации страдания. Серые лица с запекшимися ртами, неестественно вывернутые руки и ноги раненых, рядом — убитые, и все это на одной подводе, влекомой равнодушным Стремительным…

Элеонора взялась за дело, запретив себе все чувства. В ее обязанности входило обеспечение лазарета стерильным операционным бельем и перевязочным материалом, инструментами. Операции проходили в маленькой комнате деревенского дома, при плохом освещении. При большом поступлении раненых участие двух врачей в одной операции было непозволительной роскошью, и Элеоноре пришлось ассистировать Воинову, одновременно исполняя функции сестры. Конечно, у нее получалось не все, но пока они справлялись. Нехватка рук восполнялась разными нехитрыми изобретениями: например, изогнутые рукоятки крючков они цепляли за пояса халатов.

Воинов не уставал повторять, что условия хутора — просто царские по сравнению с тем, что им вскоре предстоит. Поэтому в свободное время Элеонора старалась приготовить как можно больше упаковок со стерильным материалом.

Однажды вечером Воинов зашел в избу, где она занималась изготовлением салфеток и марлевых шариков.

— Можно покурить у вас? — устало спросил он.

— Да, конечно, я уже закончила на сегодня. — Элеонора гордым взглядом окинула результаты своей работы.

— Молодец! — Воинов устроился на лавке возле стены. — Скажите, вы очень боитесь?

— Да. — Неожиданно для него Элеонора засмеялась. — Но вы не знаете, чего я боюсь больше всего!

— И чего же? — нахмурился он.

— Того, что снаряд залетит прямо сюда и уничтожит все, что я приготовила за эти дни!

— Ну, этого можно избежать! — Воинов тоже засмеялся. — Давайте отнесем ваши заготовки в погреб, там их никакой снаряд не достанет!

Элеонора накинула тулупчик, Воинов поднял тяжелую крышку погреба и спрыгнул вниз. Прижимая к себе коробку с заготовками, Элеонора стала медленно спускаться по лестнице. Не удержав равновесия, она оступилась и угодила прямо в крепкие объятия своего начальника. Несколько мгновений он держал ее, и даже через тулуп девушка чувствовала жар его тела.

— Немедленно отпустите! — громко вскрикнула она и попыталась вырваться, едва не уронив коробку.

— Пожалуйста. — Воинов разжал руки. — Но незачем было так кричать, все равно никто бы вас не услышал.

Когда они вылезли из погреба, он мрачно посмотрел на смущенную девушку.

— Вы решили, что я покушаюсь на вашу честь? Скорее уж я покушусь на честь Стремительного… — С этими словами Воинов вышел из избы.

Остаток вечера Элеонора тяжело переживала эту размолвку. Она понимала, что своим криком обидела Воинова, но он тоже хорош! Это же надо, в такой форме сравнить ее с конем!

Но ведь она приехала сюда работать, а не выяснять отношения с этим плохо воспитанным человеком.

На следующий день она ждала извинений, хотя внешне этого не показывала. А к вечеру привезли новую партию раненых, и она поняла, что извинений не дождется — Воинову стало не до них.

Жизнь лазарета шла своим чередом, и чем дальше, тем больше дел находилось для Элеоноры. Помимо обеспечения асептических условий и ассистирования хирургам на сложных операциях, она делала перевязки тем раненым, которых не удавалось вовремя эвакуировать в тыловые госпитали, и легкораненым, которые хотели остаться в строю.

Ей казалось, что за короткое время она очерствела душой. Из-за раненых она готова была жертвовать редкими часами сна и отдыха, но не испытывала к ним настоящего сострадания. Вид раны уже не заставлял ее сердце сжиматься от жалости, теперь она хладнокровно прикидывала, что будет делать доктор и какие потребуются инструменты. А стоны и крики лишь напоминали ей о том, что необходимо пополнить запасы наркотиков.

Ей хотелось поговорить о происходящих в ней изменениях с Воиновым, но их прежние доверительные отношения так и не восстановились. Поэтому своими сомнениями она поделилась с Корфом.

— То, что происходит с вами, — сказал он, — это естественная защитная реакция. Если бы вы, княжна, приехали на фронт на экскурсию, ваше сердце разорвалось бы от жалости к этим несчастным. Но вы приехали работать, для работы нужен ясный рассудок, вот мозг и не дает воли лишним эмоциям.

А работы все прибывало. Вскоре Элеоноре пришлось взять на себя руководство санитарами, и это была сложная задача. Как подчинить себе взрослых, видавших виды мужчин? Она обращалась с ними безукоризненно вежливо и никогда не требовала лишнего. Постепенно санитары начали уважать девушку, видя, как четко работает она сама и как много успевает.

Но конечно, случались и конфликты, например, по поводу стирки операционного белья. Мужчины с большим удовольствием свалили бы всю стирку на Элеонору, им и так-то казалось недопустимым расточительством использовать на каждую полостную операцию по четыре-пять простыней. Однако Элеонора проявила твердость.

— Я делаю все, что в моих силах, — сказала она. — Но пожалуйста, не требуйте от меня большего.