Ольга Гурьян - Мальчик из Холмогор [Повесть]

— Эти цвета дала медь, — объяснял Цильх. — Превосходное зелёное стекло, травяного цвета, весьма похожее на настоящий изумруд. Вот это подобно бирюзе, это полупрозрачное, как лист крапивы. А в этом ящике — стёкла жёлтых цветов, которые дало железо…

— Михайло Васильевич, вас спрашивают, — сказала, просунув голову в дверь, служанка. — Из географического департамента.

— Сейчас приду, попроси обождать.

— Михайло Васильевич, подождите уходить, — поспешно попросил Матвей Васильев. — Я у вас хотел спросить…

Все подошли к его столу, и Миша увидел, что делают мастера.

Над каждым столом был подвешен рисунок, ярко раскрашенный и разграфлённый на квадраты. А мастера на железных противнях выкладывали этот рисунок разноцветными стёклышками.

— Вот нос получается коряво, будто в щербинах от оспы, — сказал, вздохнув, Матвей.

— Не так набираешь. Смотри! — Михайло Васильевич вынул несколько стекляшек и вставил на их место другие. — Ты выкладывал пятнышками, и они выделялись на светлой мастике тёмной неровной линией. Лучше будет выложить нос ленточкой, а вдоль края щеки мелкими квадратами.

В дверях показалась служанка:

— Михайло Васильевич, вас спрашивают!

— Иду! — ответил он и, окликнув Цильха, вместе с ним вышел из мастерской.

Миша остался и спросил Матвея:

— А что дальше будет?

— Полтавскую баталию ты видел. А теперь мы делаем «Взятие Азова». Каждый из нас набирает часть картины. Я делаю главное лицо, Ефим Мельников — другие лица, кто лошадиные головы, кто одежду, руки и ноги. А вот он, — Матвей указал на толстого и румяного парня, — он набирает воздух и дым. И хоть он дворянин, а я матросский сын, Михайло Васильевич положил мне жалование много больше и назначил главным мастером.

— Как это воздух и дым? — смеясь, спросил Миша.

— А как же! Воздух ведь есть на картине, небо, а дым от выстрелов. Это легче всего набирать, потому что большими кусками и почти что одного цвета. А лица — это самая мелкая работа. Потом, когда все куски будут готовы, их соединят вместе на большом медном листе…

— Какие стёклышки красивые! — вдруг сказал Миша.

— Тебе нравятся? Хочешь, возьми.

Миша выбрал два стёклышка, зелёное и жёлтое, и зажал в кулак…

Миша катался со снежной горки, санки опрокинулись, и из кармана вывалились два цветных стёклышка, которые ему подарил Матвей.

Миша зажмурил один глаз и для верности ещё прикрыл его рукой, а другой глаз прищурил и посмотрел в стекло.

Словно в сказке, вдруг наступила весна. Снежные сугробы превратились в зелёные холмы, и весь двор зарос свежей, нежной травой. Крытые аллеи завились гирляндами зелени, а в квадратном бассейне заблестела зелёная вода. Неведомая зелёная птица поднялась с зелёной ветки, крикнула: «Карр!» — и улетела поперёк зелёного неба.

Миша глянул во второе стёклышко.

То, что он увидел, конечно, никто никогда не видел на земле. Ни весна, ни лето, ни полдень, ни закат. Под густым золотым небом расстилался золотой, удивительный край. Квадратный бассейн до краёв был наполнен мёдом. Двор был усеян золотым песком. На золотых черепицах голубятни сидел золотой голубь и держал в клюве золотое перо. Всё было залито золотым светом. Такого на земле не могло быть. Такое было, конечно, только на солнце.

Миша опустил стёклышко, увидел Михайла Васильевича и побежал навстречу.

— Хотите посмотреть, как на солнце бывает?

Михайло Васильевич посмотрел в стёклышко и сказал:

— Ошибся, Мишенька. На солнце совсем иначе.

— Конечно, вы всё знаете, — сказал Миша. — А всё же вы там ведь не бывали?

— Не был, — сказал Михайло Васильевич и засмеялся. — До солнца нам с тобой, дружок, не добраться. Так далеко до солнца, что если бы мы всю жизнь летели к нему, то всё-таки бы не долетели.

Миша посмотрел недоверчиво, но ничего не сказал.

— Если бы и взлетели мы до него, ничего не успели бы рассмотреть: во мгновение уничтожил бы нас бушующий пламень. Солнце — не золотой мячик, а пылающий шар, горящий вечно океан.

— Вы это видели? — спросил Миша.

— Глазами это нельзя увидеть, а можно только представить себе в мыслях. Но кое-что я рассмотрел в подзорную трубу. Иногда эти огненные вихри вздымаются такими высокими фонтанами, что и в наши слабые трубы их видно. Если уметь смотреть, многое можно увидеть.

— И мне можно?

— На солнце ты, пожалуй, не много увидишь, но, если хочешь, сегодня вечером я покажу тебе в телескоп Луну…

Вечером небо было чистое, звёзды ярко горели. Пока Михайло Васильевич устанавливал телескоп, Миша, запрокинув голову, смотрел в далёкое небо.

— Вон, видите три звезды, — сказал он. — Будто рог изогнутый. Это Лось. А около него четверо — это сторожа. Они Лося сторожат.

— По-учёному зовут их, все эти семь звёзд, Большой Медведицей, — сказал Михайло Васильевич. — Ну, теперь готово, смотри Луну.

Миша прильнул глазом к стеклу и увидел чёрные провалы гор и залитые серебристым светом равнины, так удивительно не похожие на всё то, что он когда-либо видел. Он долго смотрел, потом вздохнул и спросил слегка охрипшим голосом:

— А что ещё можно увидеть?

— Всё остальное очень далеко. Хотя в эту самую трубу я увидел, что вокруг планеты Венеры слой воздуха не меньший, чем вокруг нашей Земли.

— Но ведь воздух нельзя видеть? — упрямо сказал Миша. — Он прозрачный.

— Нет, иногда можно видеть. Хотя до сих пор никто, кроме меня, этого не видал.

…Рядом с кабинетом Ломоносова была комната, где в часы, свободные от лекций, занимался студент Илья Абрамов, помогавший Михаилу Васильевичу по делам географического департамента. Сюда принесли полученную накануне посылку с образцами руд. Михайло Васильевич, уходя, попросил:

— Пожалуйста, Илья, разбери образцы, проверь их по списку и расставь по местам. А те, которые я в списке отметил, поставь особо.

Михайло Васильевич уехал, а Илья Абрамов принялся за работу. Миша стоял рядом и смотрел, как он достаёт из ящика аккуратно завёрнутый кусок руды, снимает обёртку и, рассмотрев приклеенный к камню бумажный билетик, отмечает в списке и откладывает в сторону.

— Можно, я вам помогу? — спросил Миша.

— Нет, — ответил Абрамов, — пожалуйста, не мешай мне. Если тебе нечего делать, почитай книжку. Вон их сколько на полках стоит.

Миша попытался сунуть нос в одну книгу, в другую, но ничего не понял. В одних книгах страницы сплошь были покрыты цифрами и знаками, и только изредка попадалось между ними несколько непонятных строчек. Другие были написаны на неизвестных языках, а если встречались картинки, то просто кривые линии, переплетавшиеся, как кружево, какое плетут в Матигорах.