Леонид Дайнеко - Железные желуди

Леонид ДАЙНЕКА

ЖЕЛЕЗНЫЕ ЖЕЛУДИ

Роман

- Хто пасадзіў вас, дубы Панямоння?

- Пярун i Пяркунас.

Неизвестный белорусский поэт XVI века.

Часть первая

I

В знойный июньский день притащился из-за Немана ка­лека: без левой руки и правой ноги. Вместо них из-под вет­хого запыленного рядна торчали красные коротышки-культи. Черные и синие мухи роем вились над ним, сади­лись на непокрытую потную голову, даже на брови и веки, словно человек был уже мертв.

Перед ним отворились ворота новогородокского замка, и он обессиленно упал, ткнулся лицом в раскаленную землю, заплакал. Дубовая кривулина, служившая ему опирищем, выпала из разжавшейся руки. Мухи с жадностью облепили ее - их привлек смешанный с кровью человеческий пот.

Что пришел он "из-за Немана", калека сказал еще сам, а потом надолго умолк. В пору было подивиться: в его-то го­дах да с такими увечьями на полатях бы валяться, а не ме­рить версты трудного пути.

Горожане, взволнованно переговариваясь, обступили пришлого, ждали, когда он отдышится и можно будет на­чать расспросы. Кто-то догадался принести ковшик холод­ной воды. Калека, не вставая, долго пил, сопровождая каж­дый глоток глухими щелчками в горле.

- Ты кто? - не выдержал, присел подле него на корточки новогородокский медник Бачила.

- Человек, - через силу выдавил из себя калека.

- Вижу, что человек, - обозлился медник. - Но кто это тебя обкорнал, как березу при дороге?

Бачила в угоду своему любопытству не останавливался ни перед чем, мог ляпнуть такое - хоть стой, хоть падай. Он так и пронизывал калеку зелеными, как молодая трава, глазами.

- Так кто же ты? - наседал. - Говори!

- Язык у тебя без костей, - одернула его овдовевшая ми­нувшим летом Марфа - мужа ее убили тевтоны.

Медник ожег ее взглядом, как шилом пырнул, хотел по­лоснуть гневным словом, но в толпе прошуршало:

- Далибор... Далибор идет...

Княжича Далибора побаивались. В свои восемнадцать солнцеворотов он был по-мужски кряжист, хмур лицом, неулыбчив. Черные волосы густою гривой ниспадали на темную от загара шею. Далибор властным взглядом как бы раздвинул перед собою толпу, встал над пришлым руки в боки, спросил:

- Откуда ты и что тебе нужно в Новогородке?

В манере у него было говорить "по-княжески": Новоградок называл Новогородком.

Калека вздрогнул, изогнувшись всем туловищем, нелов­ко сел. Хотел, видно, встать перед княжичем, да не смог, не нашел в себе сил, заговорил снизу вверх:

- Как вода к воде, так и кровь к крови дорогу найдет.

- Если я тебя правильно понял, ты наш, здешний? - строго свел черные брови Далибор.

- Сосунком купала меня мать в Немане, она же и имя да­ла - Волосач. А что до руки и ноги, то их меня лишили немчины, - поспешно ответил калека. Он смотрел то на Далибора, то на людей, безмолвно внимавших их с княжи­чем разговору, и в глубине его глаз плескался страх. Как будто ждал убогий, что вот сейчас, сию минуту произойдет что-то страшное, непоправимое. И правда, вдова Марфа (а она годами была старше всех собравшихся) вдруг ойкнула, прикрыла глаза обветренной ладошкой.

- Так это же вещун с Темной горы, - проговорила в ис­пуге и растерянности. - Когда я еще зеленой девчонкой была, он на Темной горе сидел, священный огонь кормил. Отец князя Изяслава, князь Василька, прогнал его за Не­ман, в пущу. И его старцев - хранителей огня - прогнал. Двенадцать старцев жили на горе. Правда же, ты - вещун?

При этих словах вдовы Волосач с облегчением вздохнул, словно свалил с плеч и души камень-жернов. По лицу про­бежала улыбка.

- Узнала! Да, я и есть тот самый вещун, - сказал Волосач и чуть ли не с торжеством взглянул на Далибора. - Твой дед разрушил наше капище. Зверь-зверем был твой дед. А теперь, княжич, вели принести мне горбушку хлеба и воды. Человек жив дотоле, пока есть хочет.

Он рассмеялся. И уже ни капельки страха не было в его глазах.

- Ты... - прямо задохнулся от гнева Далибор и занес, как для удара, кулак. - Комар болотный! Червь подземный! Как смеешь моего деда, новогородокского князя, своим грязным языком чернить?

- Вели же, княжич, отрубить мне оставшиеся руку и ногу, - спокойно сказал Волосач, - либо пусть принесут хлеба.

Далибор не нашелся, что ответить, густо покраснел, по­вернулся и быстро зашагал прочь. Бачила-медник, в любо­пытстве тянувший голову у княжича из-за спины, не успел отпрянуть и схлопотал оплеуху. Медник тер ухо, а Дали­бор, прибавляя шагу, слышал, как пришлый вещун говорил новогородокцам:

- Приполз вот помирать на родную землицу. Никому из живущих этого не миновать. Но не смерть страшит меня. Страшно то, земляки, что сила великая и злая идет на нас. Жемайтию тевтон подмял под себя. Идет сюда. Никого не щадит.

"Велю бросить его в омут головой, - задыхаясь, думал Далибор. - Нет, пусть лучше разорвут нечестивца в клочья собаки. У отцовских пастухов свирепые псы".

Разгневанный княжич по открытой, устланной медвежь­ими и барсучьими шкурами галерее взбежал на второй ярус терема и нос к носу столкнулся с матерью и братом Некрасом.

- Глебушка, - ласково сказала княгиня Марья и поглади­ла сына по черноволосой голове, - что ты такой невеселый?

Глеб - так нарекли его при крещении, княжич не любил этого имени, но мать упорно называла его Глебом, Глебуш­кой, ибо князь (а она очень хотела, чтобы именно он стал со временем новогородокским князем) не может не быть христианином.

- Дожил до того, что скоро копыта откинет, а ума ни на грош, - злобно выдохнул Далибор, все еще вспоминая дерзкого калеку.

- О чем ты, Глеб? - не поняла мать.

- Там, у замковой стены, лежит приблудный калека, - усталым голосом ответил Далибор. - Мерзкий, грязный... Мухи со всего Новогородка слетелись на него, как на па­даль.

- Так у него же, по-моему, одно копыто, а не два, - живо отозвался Некрас, младший брат Далибора, и язвительно, как показалось старшему, рассмеялся. "Уже побывал там, видел",- смекнул Далибор, поглядев в темно-ореховые глаза красавчика-брата. Себя Далибор считал некрасивым (вот ему бы братово имя!) и прежде из-за этого нимало не огорчался, однако на восемнадцатом солнцевороте жизни с досадой начал понимать, что в мужчине женщина ищет не только силу, богатство, знатность, но и красоту лица. На что уж мать явно делает ставку на него, Далибора-Глеба, но и она больше привечает миловидного Некраса, в крещении Никодима. Трудно жить на белом свете, ощущая, что род­ные и близкие любят тебя не в полную силу души и сердца. Они скрывают это, осыпают тебя поцелуями, но нет-нет да и проскользнет во взгляде внезапный холодок, - так в за­тишье теплого майского леса рядом с яркими веселыми цветами увидишь, бывает, резкий скол не растаявшего льда. Слышал же Далибор, как мать, гневаясь, сказала о нем: "Косоура этот..." Он и впрямь, когда злится, когда что-то ему не по душе, упрямо склоняет лобастую голову, косит голубым глазом из-под широкой косматой брови.