Леонид Дайнеко - Железные желуди

Князь Изяслав пытливо взглянул на сыновей; те слушали, затаив дыхание.

- А на запад от Новогородка лежат наши города: Услоним, Волковыйск, Здитов... Еще дальше в пущах живут ятвяги, за ятвягами - пруссы, многочисленный и воинствен­ный народ. Прусские земли - Помазания, Вармия, Самбия ~ простерлась до Варяжского моря и до Вислы. Вот уж у кого не счесть своих богов! А самый могучий и почитае­мый - лес. Они говорят; "Лес - это колыбель народа".

- Хорошо говорят, - не сдержался Далибор.

- Хорошо, - кивнул Изяслав. - А вот тут, на одном из рукавов Вислы под названием Нагат, стоит Мариенбург, город пресвятой девы Марии, столица тевтонских рыцарей.

Далибор с Некрасом низко склонились над картой, чтобы лучше разглядеть и страну и город, о котором в последнее время доходило много разных слухов. Они увидели крас­ный кружок, прицепившийся к серебряной проволочке, обозначавшей реку.

- Рыцари-тевтоны недавно объединились с меченосцами, что осели в Риге и на землях эстов и ливов, - продолжал Изяслав. - О меченосцах вы, известное дело, слыхали, и даже не раз. В сече с ними, как бесстрашный лев, погиб князь полоцкого рода Вячка.

- Знаем, знаем Вячку! - в один голос воскликнули княжичи.

- Вячку все знают, - сказал Изяслав. - Такие люди живут вечно, как боги. Вот у кого, дети мои, надо учиться верности и мужеству. Будете такими, как он, - никогда враг не ступит на новогородокский детинец, на курганы, в которых лежат кости наших прадедов. Однако еще кое-что о рыцарях. В битве под Шяуляем чуть ли не до последнего вырубили меченосцев вои тамошних коренных племен. Те намазали пятки и айда просить Римского Папу, чтобы спа­сал: присоединил к Тевтонскому ордену. Папа внял прось­бе - повелел им всегда и всюду носить белые плащи с чер­ным крестом. Идут эти крестоносцы войною великой на пруссов, потому что пруссы, как и родичи их, жемайтийцы и литва, - язычники, по-ихнему, нехристи. А теперь глянь­те сюда. К югу от пруссов живут мазуры с ляхами, плодо­витый, справный народ. Молятся они Христу, платят деся­тину и святопетрик - сбор на поддержание огня в лампаде, что денно и нощно горит в храме святого Петра в Риме. За Берестейской землею лежит страна волынян и галичан, единоверцев наших. А еще дальше - угры, чехи... Сколько их, разных народов, живут рядом с нами, а не рядом, так под одним с нами небом! Народ синь, что населяет степи и горы в той стороне, где восходит солнце, говорит: "Нет большего несчастья, чем не знать границ своей страны". Вот поэтому я и приказал принести карту. Смотрите, сыны, запоминайте. - Он умолк, потёр лоб, решительно тряхнул головой. - Каждый несет свой крест. Мой крест - Новогородок, земля Новогородокская. Славы и силы хочу для Новогородка. Пусть черви заведутся в глазах у того, кто по­мыслит увидеть гибель и позор Новогородка, кто десницу вознесет над землею наших дедов и прадедов. Доверимся же во всем Богу, ибо Господь наш выше голов наших и Земля жива и красна Его промыслом.

Князь осенил себя крестом. Перекрестились и оба сына. Из широкогорлой ромейской амфоры, стоявшей в углу светлицы, князь достал пожелтевший, свернутый в трубку пергамент, развернул его, найдя нужное место, сказал Не­красу:

- Это писание мудреца Ефрема Сирина. Читай вот отсю­да.

Некрас, преодолевая волнение, начал читать:

- "Проходит день, за ним наступает второй, и когда ждешь - не гадаешь, глядь - смерть уже стоит над головой твоей. Где мудрецы, написавшие книги и писаниями своими наполнившие мир? Где те, кто приводили в изумления мир своим словом и своими лицами, очаровывали своим глубокомыслием? Где те, которые кичились дорогим убранством, почивали на пурпурных ложах? Где руки, кото­рые украшал жемчуг? Где те, перед приказами которых немели и которые подчиняли себе землю угрозой своей власти? Спроси землю, и она покажет тебе, где они; спроси у могил, и они тебе покажут, куда те положены. Вот все они вместе лежат в земле, все обратились в прах, и не отличишь, где останки богатого и где тлен убогого. Видел я, как жадная могила пожирает их плоть и не может насытиться: чем больше покойников в нее уходит, тем шире распахивается пасть. Несчетные тысячи лежат там и богатых и бедных, несчетные сонмы видел я лежащих там. Тихо почивают они в гробах..."

- Хватит, - сказал Изяслав, и Некрас тотчас умолк. Далибор словно окаменел от услышанного. Холодящий ужас сжимал его сердце. Сколько поколений ушло во мрак, а он, Далибор, который еще ни сечи доброй не видел, ни жен­щины не приласкал, хочет постигнуть непостижимое, хочет что-то понять в кратковременной земной жизни. Зачем отец велел Некрасу читать этого Сирина? С недоумением смот­рел княжич на отца и видел суровое лицо, строгие прищу­ренные глаза, которые - он только сейчас отметил это - почти никогда не улыбаются. Темные, да-да, не знающие улыбки отцовские глаза помнятся с зеленых мальчишечьих лет. Какое-то бесконечное ожидание и какая-то сосредото­ченность в них.

- Вот что такое жизнь, сыны, - молвил Изяслав. И сразу о другом: - А ты, Далибор, начинай собираться в путь. Че­рез три дня к Миндовгу поедешь.

Тот послушно кивнул.

Ночью в небе над Новогородком тяжело громыхало, а потом обложной ливень обрушился на землю. Далибора разбудила молния - желтым тревожным светом брызнула вузкое окно опочивальни. Он резко сел, протер кулаками глаза. Показалось: кто-то зажег свечу перед самым лицом. А что за шум? За окном, за стеной шипела, захлебывалась, булькала, клекотала вода. Княжич поднялся с волчьих шкур, на которых вопреки материнскому запрету любил спать, подошел к окну, припал лбом к холодному стеклу, исхлестанному плетями дождя. Небо в желтом свете мол­ний казалось аспидно-черным. Удары грома были настоль­ко гулки, настолько раскатисты, что звенело в ушах. Когда молнии разливались вширь, княжич на миг успевал увидеть то истекающие водой, раскосмаченные ветром ветви бере­зы, то крытую щепой крышу малой гридницы, где жили дворовые, то тусклый блеск камней недостроенной башни. Все это ярко, с поразительной четкостью выступало из мрака, потом опять исчезало, словно смывалось, стиралось черной рукою грозовой ночи. И тогда Далибор с облегче­нием думал, что летучий небесный огонь не сможет по­жрать княжий терем и другие строения детинца, ибо он бессилен перед охранными знаками - кругами с перекре­стием стрел - на щипцах и на крышах, на дверях и на окнах людского жилья. Как бы ни гневались Илья-пророк и Пе­рун, они, эти священные знаки, отведут беду от Новогородка и огненное копье молнии вопьется в земную твердь где-нибудь в пуще или в болоте.

Княжич хотел было снова лечь, как вдруг в глаза ему бросилось нечто такое, отчего перехватило дыхание. Взмахнула крылом молния, осветилось черное, цвета сажи, небо, и во дворе детинца Далибор - как только он удержал­ся, чтобы не вскрикнуть?! - увидел своего отца, князя Изя­слава. В беснующейся ночи тот стоял с непокрытой голо­вой, в расстегнутом корзне и держал в поводу коня, с кото­рого слезал незнакомец в длинном плаще с капюшоном. Отец даже плечо подставил, незнакомец, видимо, обесси­ленный долгой дорогой, оперся на него, прежде чем поки­нуть седло и соскочить в грязь. Только это и удалось раз­глядеть Далибору, ибо в следующий миг все поглотила черная бездна ночи. Когда же снова полыхнула молния, уже нигде никого не было. Лишь жирно блестела грязь да хлестал по лужам густой, с шипением дождь. Но ошибить­ся Далибор не мог - считанные секунды назад он видел в углу ночного двора своего отца. Кого встречал отец? Почему ночью, а не при свете дня? Случайность это или заране было условлено, что человек прибудет в Новогородок тайком, избегая чужих глаз? Неужели отец, князь, чей род восходит к Глебовичам и Рогволодовичам и которого льстецы все чаще величают великим князем, - неужели он кого-то боится в своем детинце, в своем городе, боится настолько, что вынужден встречать гостя скрытно. Как тать нощной?