Леонид Дайнеко - Железные желуди

Далибор медленно отступил от окна, сел на свое ложе и обхватил голову руками. Тоска, внезапная и острая, вонзила когти в сердце, хоть ты криком кричи. Княжич знал, что не уснет уже до восхода солнца.

ІІІ

Утром Далибор, вспомнив обещание Волосача поведать ему нечто важное, собрался съездить к нему на Темную гору. Но перед этим осмотрел весь двор, побывал на конюшне, потоптался вблизи отцовой светелки - никаких следов ночного незнакомца или хотя бы его коня. Можно было подумать, что все это ему приснилось: осиянный сполохами молний и заливаемый дождем двор, отец с таинственным незнакомцем. Старший княжич пытался осторожно расспросить у брата: может, тот что-нибудь видел. Но Некрас без притворства удивился: "А что, разве ночью гроза была?"

Ближе к полудню Далибор в сопровождении дворового служки Найдена, который на неказистой, со сбитой холкой лошаденке почтительно держался позади, через главные ворота выехал из детинца. Леса и поля сохли под солнцем после ночного дождя. Густой пар устилал землю. Дождевые черви-рабаки повыползали из своих норок на белый свет. В ближних от Новогородка весях Городиловке, Черешле, Руде, Сулятичах, радуясь вёдру, споро трудились смерды. Над Рудой тянулись в небо столбы грязно-желтого дыма: там в ямах и глиняных домницах выплавляли железо. Слышался перестук молотков. Блеяли овцы. Лаяли собаки. В деревянные ведра лилось пахуче теплое молоко. Женщины - голова у каждой повязана белым платком - на коромыслах несли ведра с выгона домой. Разомлевшие от жары коровы, войдя по вымя в еще влажную после ночного дож­дя траву, смотрели им вслед. Попавшийся навстречу худо­щавый, с красным, точно ошпаренным лицом смерд, увидев княжича на коне, поспешил укрыться за кустом. Шла обычная жизнь на обихоженной человеком щедрой земле.

Въехали в лес, и солнце не замедлило затеряться в спле­тении его зеленых вершин. Деревья стояли еще мокрые, землю устилал сбитый дождем лист, тут и там валялись об­ломленные ветви. Ручьи, проложившие себе путь сквозь траву и мох, несли мертвых лесных мышей.

За топкой ложбиной открылась большая прогалина, что­бы не сказать поляна. Слева от тропы увидели вековой, в добрые два охвата дуб. Ночной ветровал вывернул его из земли, положил набок. Поражало обилие желудей: иные еще держались на ветках, иные были рассыпаны по траве. На бугристой, в глубоких отметинах прожитых лет коре грелись, сушили крылья стрекозы. Необычайной длины корни еще недавно покоившиеся в земле, беспомощно то­порщились в небо и под ветром и солнцем на глазах беле­ли.

- Что ж ты так? - сочувственно осмотрел лежащего ис­полина холоп Найден, когда подъехали ближе. - Разве можно было тут селиться? Болото, земля совсем не держит. На сухом месте надо было пускать корни, дубе. Вон как твои братья. - Он показал на залитый солнцем взгорок, где стояла светлая дубрава.

Далибор спешился, провел ладонью по шершавой коре. Впервые в жизни видел он поверженный дуб. Да, попада­лись ему на глаза расколотые, опаленные молнией, с разо­рванной сверху донизу корою, с черными провалами ду­пел. Стояли, как скелеты. Но стояли! Этот же лежал, как покойник. Жутковато было видеть его бессилие. "Болото, земля совсем не держит", - припомнились слова холопа. Значит, и впрямь надо искать надежную землю. Только вот где она, надежная? Опять в воображении возник ночной, в сполохах молний двор детинца, отец, потаенно от всех встречавший неведомого гостя. Ох, надежна ли земля под тобою, отец?

Наконец добрались до Темной горы. На лесной опушке оставили лошадей. Далибор выждал, пока Найден их спутает. Потом по узкой тропке двинулись на синий столб дыма, неподвижно стоявший над щетиной деревьев. Бросалось в глаза обилие ящериц. Они беспрерывно мелькали в траве, грелись на камнях, на галечных осыпях. Их маленькие блестящие глазки-капельки пребывали в неустанном движении.

На сухом склоне, прочно вцепившись корнями в землю, рос комлистый, дававший густую тень дуб, увешанный рушниками с вышитыми изображениями солнца и молний, неведомых зверей и птиц. В кору дуба здесь и там были вбиты кабаньи и волчьи клыки. Подножье его опоясывал деревянный помост сажен по двадцать в длину и в ширину, усыпанный листьями. Точь-в-точь посередине помост был как бы продавлен исподнизу громадным сине-зеленым валуном. Рядом с валуном из небольших камней была выложена круглая, как чаша, площадка, на которой горел костер. Вещун Волосач сидел под навесом, лепившимся к комлю дуба. Мелкие лесные птахи сновали подле него. Вещун был во всем белом и, похоже, дремал. Заслышав шаги, шевельнул веками. Медленно, словно нехотя, приоткрылись узкие, как порезы от осоки, щелочки глаз.

- Пришел? - нисколько не удивился Волосач.

- Пришел, - сказал княжич. - Скудно ты живешь.

- А зачем жить богато? Думаешь, богатый да сытый всегда счастливый? Бывают дни, когда сытый рад бы поголодать. Однако отошли холопа. Не для его ушей наш с тобой разговор.

- Ступай к лошадям, - велел Найдену княжич.

- Не сытости ради живет человек, а ради любви, - про­должал Волосач, когда тот беззвучно исчез. - Надо сказать себе: "Я люблю несчастных, люблю калек, люблю брошенных с корабля в море, как некрасивых, так и велми приго­жих, как слабых, так и отменно сильных".

- А какой я? Слабый или сильный? - перебил его Далибор.

- Ты слаб, но станешь силен.

- Когда это будет? - Далибор схватил вещуна за плечо.

Тот не спешил с ответом. Бросил в огонь сухую былинку, сказал:

- За каждый желудь с этого дуба мне женщины из окре­стных деревень куриное яйцо дают. И еще... Приводят мне на заклание кто овцу, кто козу, а кто и корову. Так я кишки и другие отходы сжигаю на костре, а мясо ем...

- Не то говоришь! - осерчал Далибор. - Зачем звал ме­ня?

От гнева у него заходили желваки на щеках, черные гла­за, казалось, пронизывали вещуна насквозь.

- Ну что ж, - торжественно поднялся Волосач со своего "трона". - Слушай, священный зеленый дуб. Слушай, свя­щенный огонь. Слушай, небо. И ты слушай, княжич Дали­бор. Новогородокский князь Изяслав Василькович не отец тебе, а ты ему не сын.

Сказал он это громко, внятно, решительно, отчаянно­-смело, словно бросился вниз с горы. И опять сел, уставился на костер, словно подшевеливал взглядом красные лепест­ки, плясавшие на черных, задымленных камнях. Далибор, оглушенный услышанным, тоже смотрел на огонь. И поче­му-то вспоминалось ему, как немчина, приезжавший ми­нувшим летом из Риги, говорил, будто бы в огне, в пламени живут саламандры, наводящие ужас красноглазые сущест­ва. Ни в воде они не могут жить, ни в земле, ни в зеленой листве деревьев, а только в огне. Вот и сейчас жутко гри­масничает, скалит на огне зубы отвратительная саламандра. Вот она показала Далибору длинный раздвоенный язык. На языке лежит, перекатывается горячий, брызжущий искрами уголек.