Владимир Лебедев - Из родной старины [Исторические рассказы. Совр. Орф.]

Тесными дружными рядами, вскачь, стрельцы и рейтары прорубались сквозь толпу в широких обительских воротах.

Нестройная толпа и не думала сопротивляться. Быстро раздавив и смяв разбойников, конница проникла в обительские стены. Справа и слева из других ворот, тоже бежали ватаги разбойников, спасаясь от московской конницы: то были правое и левое крыло щербатовской рати.

Готовясь ударить на стиснутую с трех сторон мятежную толпу, князь Щербатов оглядывался по сторонам, нет ли где засады.

Архимандрит Пахомий, черная ряса которого виднелась рядом с панцирем окольничьего, тоже тревожно осмотрелся и тяжко вздохнул: не узнал заботливый архимандрит своей дорогой обители, все келии и постройки обратились в обугленные развалины, каменные стены были закопчены пламенем пожара, везде пылали костры; на земле валялись порванные парчовые ткани из монастырских кладовых и награбленная церковная утварь.

«Что-то сталось со старцами!» — подумал архимандрит и тревожно взглянул в сторону каменных стен трапезной.

Между тем началось побоище. Стрельцы дали дружный залп, сваливший сразу целые ряды грабителей. Князь Щербатов крикнул еще раз зарядить пищали и зорко всмотрелся в тесную толпу противников. Он сразу приметил, что казаков там было мало.

«Должно быть, сейчас сбоку нагрянут», — подумал он.

Так и случилось. Сряду после залпа из-за соседней монастырской церкви высыпали шумной, бодрой ватагой казаки. Волжская вольница, заломив высокие шапки, храбро шла за атаманами.

— Полыхнем стрельцов, ребятушки! — кричал атаман Нечай, махая тяжелой саблей и забегая в тыл коннице.

Но хорошо обученные рейтары, не разрывая рядов, быстро обратились к неприятелю.

Схватка была горяча, но коротка.

Мигом на обительском дворе образовалась груда трупов, мигом был сшиблен и связан атаман Нечай; атаману Черноусенко бородатый московский стрелец разрубил голову сильным ударом бердыша.

Казаки рассыпались в беспорядке и бросились к единственным свободным воротам, незанятым стрельцами.

— Гони их! Руби! Топчи, захватывай побольше! — гремел князь Щербатов, отряжая в погоню за казаками конный отряд.

Велев остальной рати наставить пищали на обезумевшую от страха толпу мужиков, окольничий подскакал к ней с грозным окриком:

— Становись на колени, мятежники, не то всех перестреляю.

Дрожащие мужики побросали ножи и дубины и с жалобными воплями попадали в ноги князю.

— Смилуйся, воевода, соблазнили нас окаянные! Не своей волей на разбой шли, не гневайся, боярин!

Ватага дружно вопила и причитала, поглядывая на блестящие стволы пищалей.

— Ладно, ладно, — отвечал князь, — перевяжите-ка их, ребята, а там разберем…

Спешились стрельцы и рейтары и начали крутить мужиков кушаками и веревками.

Князь сурово посматривал на толпу.

Вдруг какой-то юркий мужичонко вырвался из рук стрельцов и хлопнулся в ноги окольничему:

— Не вели меня вязать, княже: не повинен я ни в чем! На веревке меня разбойники вели да смертью грозили… Кого хочешь спроси, а Никитка Шарапов никогда вором не был.

Завыл жалобно Никитка и стал целовать княжеский сапог.

Мягко было сердце княжое, совсем было он разжалобился, да на беду Никитке подошел в ту пору к князю архимандрит Пахомий, а с ним Нелюб, худой, бледный, едва душа в теле.

— Вот, князь, верный защитник обительский, — сказал отец Пахомий, — храбро оборонял он монастырь святой, кровью своей Богу и царю послужил!

Ласково улыбнулся князь парню, а Нелюб, как увидел Никитку Шарапова, зверем на него бросился. Шатаясь от слабости, схватил он душегубца за ворот и крикнул, задыхаясь:

— Ты моего старика-отца замучил! Ты воеводе голову отрубил, злодей! Окажи, князь-милостивец, суд праведный, — казни разбойника!

Съежился Никитка, побелел, и язык его не слушается. Грозно нахмурил князь черные брови.

— Вот ты каков, злодей! А еще лисицей прикинулся… Вздернуть его!

— A y меня велика радость, воевода царский, — говорил отец Пахомий, — не тронули разбойники моих старцев дряхлых… Велики чудеса Господни! Целый день молились и славословили старцы, буйствовала вокруг них разбойничья ватага, пылали келии, кровь человеческая лилась, а они, словно Даниил во рву львином, невредимы остались!.. Пойдем, княже, взгляни сам…

Тихо и благоговейно вступили князь с архимандритом с шумного двора в трапезную.

Так же ярко горели перед иконами толстые восковые свечи; так же горячо и безмолвно молились седовласые монахи. Чужды мирской суете были их бледные лица; чужды страха и тревоги, спокойные взоры приковывались к святым ликам.

— Радуйтесь, братие! — возгласил отец Пахомий. — Вставай, отец Тихон, — спасена святая обитель!

Но лежавший ниц дряхлый схимник не двигался. Лицо его было мертвенно-холодно. Дряхлое тело не выдержало тревог и волнений, — старый схимник отдал душу Богу.

По всей Москве славились «верховые» сады царские, что разбиты были на каменных сводах, над палатами царскими да погребами. Было этих садов не мало: и царь Михаил Феодорович — первый из рода Романовых, — и царь Алексей Михайлович, и кроткий царь Феодор Алексеевич — все они устроили себе особые сады, чудные, редкими цветами богатые. Особенно любил эту потеху царь Феодор Алексеевич. Выписал он из-за рубежа садовода искусного Петра Энглеса, и придумывал хитроумный иноземец все новые и новые украшения для царского сада.

Велел царь Феодор Алексеевич разбить себе новый сад возле Екатерининской церкви, близ двора Патриаршего. Стал тот сад лучшим из всех садов кремлевских. Особая лестница резная вела из нового верхнего сада вниз, к хоромам царя Феодора Алексеевича, что стояли около теремной церкви Воскресенской.

Работали в садах царских два набольших садовника — Давыдко Смирнов да Дорофейко Дементьев, а потом выписал царь из Туретчины нового садовника — турчанина Степана Мушакова.

Теплое лето стояло на Москве в 1678 году; не было и засухи, частенько дожди перепадали — и цвели «верховые сады» царские с великой пышностью. Пестрели цветами и Красный Верхний сад, и Нижний сад, и Набережный сад, и все меньшие сады комнатные, что над каменными сводами кремлевскими разбиты были…

Каких-каких цветов не было в садах царских! Всеми отливами, всеми цветами щеголяли они, улыбались солнцу красному, словно шептались тихонько друг с другом. Были тут пионы махроватые и семенные, коруны, тюльпаны, и лилеи белые и желтые, нарчица белая, розаны алые, цветы-венцы, мымриц, орлик, гвоздика душистая и репейчатая, филорожи, касатис, калуфер, девичья красота, рута, фиалки лазоревые и желтые, пижма, иссоп и разные другие. Как всегда в летнее время, висели в верховых садах золоченые да серебряные клетки, а в тех клетках заливались звонким пением канарейки, рокетки, соловьи да перепелки; кое-где отливала на солнце ярким оперением заморская птица-говорунья — попугай.