Людмила Шелгунова - Русские исторические рассказы [Совр. орф.]

— Нет не ждать, — отвечал Димитрий, — а идти в Венгрию сейчас-же, пока войско еще не собрано. Не медлить ни минуты, и идти сейчас же.

Батый задумался. Все кругом него молчало. А боярин молился в душе. Ему более всего хотелось выжить татар из земли русской.

— Хотя этим-то принести пользу своим, — думал Димитрий, и точно принес пользу.

Долго сидел Батый, насупившись и, наконец, поднял свое смуглое лицо, сверкнув маленькими глазками и сказал:

— Ты прав! — Надо идти на Венгрию и завоевать весь мир, как завещал Чингиз-Хан.

Придя к себе в палатку, Димитрий упал на шею к Юрию и долго не мог говорить.

— Что случилось, крестный? — спрашивал Юрий, не помня себя от тревоги.

Пленники имели полное основание тревожиться от всего. Почувствовав, что боярин весь дрожит от рыданий, Юрий пришел к тому заключению, что опасность грозит ему, Юрию, так как крестный не стал бы плакать, если бы смерть грозила ему самому.

— Перестань, крестный, — твердо сказал он, — неужели ты думаешь, что я боюсь смерти? Да я десятки раз думал, что самая лютая смерть лучше нашей жизни среди татар.

— Не о том, сынок, плачу, — отвечал боярин, — а о том, что я взял на душу тяжкий грех. Батый идет на венгров и на другие народы.

— Так о чем же горевать? Радоваться надо. Значит, наши русские женщины не будут больше видеть, как конями топчут их детей. Помнишь, как билась в Галиче молодая женщина? А помнишь, как девушка, убегая от татар, при нас утопилась? И мы ничего сделать не могли? А помнишь, как люди живьем горели в хатах. Неужели ты хотел-бы, чтобы все это повторялось?

— Все это так, — отвечал боярин, — но я боюсь, что я его втравил в новую войну, в новую резню, а может быть он успокоился бы и ушел бы к себе.

— Никогда-бы этого не было. Почти двадцать лет пьют они русскую кровь и не перестанут ее пить. Пусть же русские вздохнут, а татары попробуют иноземной крови. Если ты натравил Батыя, то честь тебе и слава.

— Меня так потрясло известие, что татары уйдут, что я даже испугался, что взял грех на душу. Конечно, чужую кровь видеть легче, чем свою родную.

— Ведь если татары возьмут и Новгород, то вся Россия сгинет. Слава Богу, что хотя на время избавим родину от напасти и она пока вздохнет.

Воевода успокоился и с удовольствием узнал, что татары не мешкают и готовятся к новому походу.

Спасенный Аллою инок, между тем, с страшными опасностями пробирался к Киеву, куда понемногу стали собираться попрятавшиеся по всем углам и дебрям, жители. Многие скрывались в ближайшем лесу и жили в медвежьих берлогах. Каждый татарин казался страшнее лютого зверя. Русские были преимущественно землепашцами и, несмотря на бедствия, за оружие не брались. Они кормили и содержали ратников, но и только. Это выползание из нор походило на гибель тараканов, посыпанных порошком. Спустя некоторое время оставшиеся в живых тараканы снова начинают показываться и селиться в старых местах.

А Чебушовы осенью, живя в лесу и собираясь переселиться подальше, не могли тронуться с места, вследствие тяжкой болезни отца Юрия, кончившеюся смертью.

После похорон Татьяна Юрьевна Чебушова, хотя и слышала, что татары ушли и что в Киев можно опять вернуться, но от горя не могла тронуться с места.

Любимицею ее сделалась совершенно поправившаяся Стеша и она с утра вместе с нею уходила на могилу мужа и оставалась там до сумерек, наступавших очень рано.

Прислуга, видя, что боярыню их нельзя уговорить вернуться, наняла работников и начала поспешно сколачивать на зиму избушку.

Татьяна Юрьевна чувствовала, что не дело делает, не соглашаясь ехать в город или в какое-нибудь село, но не могла совладать с собою и не могла покинуть милой могилы.

— Ведь кроме этой могилы у меня нет ничего на свете, — говорила она маленькой Стеше.

— Боярыня, сколько раз ты мне говорила, что не веришь в смерть Юрия? — отвечала ей Стеша.

— Это правда, что не верю, а все-таки страшно как-то.

— Да и что зимой делать у могилы, даже и лампадки затеплить нельзя! Дождем заливает.

Разговор этот происходил в шалаше, где сидела Татьяна Юрьевна и Стеша, и несмотря на шубейки, обе дрожали от холода.

— Матушка боярыня, — войдя, сказала няня, — какой-то инок пришел и непременно хочет тебя видеть.

— Зови, няня, зови сюда скорее!

Няня приподняла ковер, которым был завешан вход, и позвала инока. Монах перекрестился на икону и поклонился боярыне.

— Ты ли будешь Татьяна Юрьевна Чебушова? — спросил инок.

— Я самая и есть, — отвечала Чебушова.

— Ну так, матушка, Бог милости прислал! — сказал монах, доставая что-то завернутое в тряпицу.

— Жив? — крикнула мать.

— Жив, — отвечал монах, вынимая образок и показывая его, — знаком тебе этот образок?

— Ну еще бы! Откуда ты его взял?

— Он сам мне его дал и велел снести к вам и все рассказать.

Инок в подробности рассказал все, что видел и все, что Юрий приказал ему передать.

Мать и старая няня плакали от радости. Стеша вся превратилась в слух.

— Так боярин Дмитрий при Батые? — спросила Татьяна Юрьевна.

— Да и в большой у него милости.

— А Юрий?

— А Юрий при боярине. Меня к нему привела дочь Батыя и вывела на дорогу.

— Какая дочь Батыя?

— Молоденькая девушка. Она его привела из палатки и говорила с ним по ихнему, — отвечал инок.

— О, Господи! Так он по ихнему и говорит! — вскричала мать.

— Тебе, сударыня, бояться этого нечего. Он вере своей не изменит. Так он и сказал.

— Тебе сударыня бояться нечего. Он вере своей не изменит.

Наградив инока, Татьяна Юрьевна стала поговаривать, что, пожалуй, лучше ей уехать в город, что там сын скорее найдет ее.

Вместо хаты из бревен была устроена часовня над могилою и в ней повешен образ.

Татары, между тем, двигались со своими кибитками, женами, детьми и стадами за Карпаты, куда и появились раннею весною. Тут князья и короли увидали, что татарское иго не шутка. Первым досталось полякам, потом, обложив их данью, Батый двинулся ж Венгрии.

Храбрые венгерцы даром не сдавались. Татары по-прежнему проходили огненным потоком, совершая такие же жестокости, какие совершали в России.

— А ты прав, — говорил боярин Дмитрий Юрию, — на чужую кровь легче смотреть чем на свою родную.

Разговор этот происходил в стане, раскинутом на берегу реки, через которую предполагалось переправиться на следующее утро, в виду венгерского войска, которое намеревалось не пустить татар далее.