Рене Манзор - Апокриф. Давид из Назарета

Он читал дальше, сгорая от нетерпения найти в этом учении что-то призывающее к мятежу или святотатственное, но проповедуемое в этом завещании потрясло его своей необычайной терпимостью, а не бунтарским духом.

При чтении последних строчек холодок пробежал у него по спине.

Туда, куда иду я, вам, братья, дороги нет. Поэтому я даю вам новую заповедь. Самую важную из всех: любите друг друга так, как я вас любил. Молитесь за тех, кто творит вам зло, ибо они также являются вашими братьями. Никогда не поздно начать жить по-новому.

Тарсиец почувствовал, что у него начинается припадок, но уже ничего с этим поделать не мог.

Его тело вытянулось в струну, и он упал на пол, забился в конвульсиях, из его рта потекли слюни, а ко всему он еще и обмочился. Здоровой рукой он размахивал во все стороны и дрыгал задранными вверх ногами.

Шум и хрипы, обычно сопровождающие припадок, привлекли внимание его помощника, поспешившего подняться на верхний этаж. Он сплюнул от досады на пол, так как боялся заразиться, но все же бросился на помощь своему начальнику. Он перевернул припадочного на бок и, достав из-за пояса маленькую коробочку с опиумными шариками, разжал кинжалом его челюсти и вложил два шарика ему в рот. Спазмы постепенно прекратились.

Выходя из этого состояния, Савл не сразу понял, что происходит.

– Мы в Кумране, господин. У тебя был припадок.

Узнав своего помощника и место, где он находился, Савл припомнил, зачем сюда приехал. Тыльной стороной кисти он вытер пену вокруг рта и поднялся, шатаясь. Помощник протянул ему руку, желая усадить его на стул, но охранник отказался.

Придя в себя, он взял свиток пергамента с Карозуфой, бросил его в очаг и сжег.

Иерусалим, Иудея

Над священным городом, на темно-синем, усеянном звездами небе сияла луна. Редкие тени, вырисовывающиеся под ее матовым светом, напоминали призраков, бродящих в поисках воплощения. Среди них были юноша, молодая женщина и всадник, двигавшиеся по узкой извилистой улочке. Всадник, судя по всему, был на грани изнеможения, вымотанный ездой.

У северного фасада башни Антония им пришлось срочно повернуть назад, чтобы их не увидели шедшие с факелами римские дозорные. Затаившись в тени арок, они не осмеливались даже дышать.

Им казалось, что время стоит на месте.

Наконец бряцание железных доспехов и размеренные шаги начали удаляться, и тут заржал конь Лонгина.

Дозорные остановились.

– Ты слышал? – спросил один из них.

– Да, – ответил его товарищ. – Я бы сказал, что ржание раздалось где-то за арками.

Фарах прикусила губу. Она осмотрелась в поисках пути отступления, но ничего подходящего не обнаружила. Тогда она обнажила плечо и грудь и вышла из-за арок.

– Привет, легионеры! – крикнула она дозорным на плохом латинском. – Кому из вас этой ночью повезет продемонстрировать мне свою мужскую силу?

– Ты не вовремя, девочка! – ответил старший дозора, отталкивая ее в сторону. – Мы сейчас на службе.

– Я тоже, центурион! И могу обслужить вас по групповым расценкам!

Послышались смешки.

– Спасибо, что подсказала, – улыбнулся ей старший, заметив при свете факелов вытатуированную букву «К» на лбу Фарах. – А где твой хозяин?

– У меня сегодня лишь один хозяин – тот, кто со мной хорошенько потрудится.

Снова раздались смешки.

– В другой раз, может быть… – прервал их центурион, приказывая своим людям следовать за ним.

Фарах поправила одежду, глядя вслед удаляющимся дозорным, потом с облегчением вздохнула и вернулась к своим спутникам.

– Не слишком ли опасно было то, что ты им предложила? – пробормотал Давид. – А если бы они согласились, что бы ты делала?

– Я спасла вас, разве нет? – ответила она, беря под уздцы лошадь.

Впечатленный смелостью юной египтянки, Давид улыбнулся и последовал за ней по очередной улочке, достаточно широкой лишь для того, чтобы двигаться по ней вдвоем.

Больше они не встретили ни одной живой души, за исключением диких котов, убегавших при их приближении. Наконец Фарах остановилась и осмотрелась, явно не решаясь идти дальше.

– Далеко еще? – шепотом спросил Давид, обеспокоенный тем, что она колеблется.

– Это должно быть здесь, на углу, я не понимаю…

– Нам нужен провожатый? – сыронизировал юноша. – А я думал, что ты знаешь город, как свою задницу.

– Заткнись, или я сейчас познакомлюсь с твоей. Ты сбиваешь меня с толку!

– Это большой дом… рыжевато-красный… – пробормотал Лонгин. – С… черной дверью.

Голос центуриона передавал страдания, которые он испытывал. Он из последних сил левой рукой прижимал кусок ткани к ране, а правой держался за переднюю луку седла. Черная кровь сочилась у него между пальцами.

Глубокой ночью, когда все домашние спали безмятежным сном, Иосиф Аримафейский проснулся от какого-то шума. Испуганный, он резко подхватился с кровати. Сердце чуть ли не выскакивало у него из груди.

Шум раздавался за входной дверью. Кто-то начал отчаянно стучать в нее. Он нащупал свой кинжал под матрасом и, взяв его, вышел на цыпочках из комнаты, чтобы не разбудить жену.

Опираясь на мебель, он дошел до лестницы, спустился, пересек просторный вытянутый двор, посреди которого бил фонтан, безуспешно пытавшийся освежить иссушенный воздух, и остановился перед массивной деревянной дверью сводчатого вестибюля.

– Кто там? – спросил он.

– Это я, Иосиф, – ответил ему слабеющий от боли голос. – Лонгин…

Фарисей отодвинул засов, закрывавший большую створку двери, из-за которой показалось мертвенно-бледное лицо трибуна. Раненый спешился и с трудом держался на ногах.

– Всемогущий Боже! – воскликнул Иосиф. – Что с тобой произошло, брат мой?

– Я сожалею, но… нам больше не к кому было пойти.

Воин вошел во двор, за ним последовали Давид и Фарах. Иосиф опустил руку, в которой сжимал кинжал, и отошел на шаг, давая им дорогу. Как только он увидел Давида, о котором уже так много слышал, его охватило волнение. Сходство с Иешуа было настолько сильным, что это не могло не бросаться в глаза.

– Ты, как искусный лекарь, должен превзойти сам себя, Иосиф, – пробормотал Лонгин. – Рана все время открывается и…

В этот момент он потерял сознание.

Рим, Италия

Он всего лишь исполнил волю Учителя.

Ничего большего.

Кто-то должен был выдать Мессию, чтобы его могли схватить. Без его вмешательства не было бы распятия, следовательно, и воскресения. Должно было исполниться сказанное в Писании, а для этого нужен был тот, кому бы Иешуа доверял и кто бы согласился на роль предателя. Этим человеком и был он.

Иуда Искариот.

Он пользовался доверием у Иешуа. Учитель сделал его казначеем Двенадцати, человеком, который отвечал за те средства, которые апостолы вносили для общего пользования. Кроме того, когда он спросил, готов ли Иуда принять смерть за него, тот ответил, что ради своего Господина он готов на все.