Рене Манзор - Апокриф. Давид из Назарета

Тогда Ханаан, старейшина, несмотря на свой преклонный возраст, резко поднялся с места. Его голос звучал уверенно, властно, словно это и был голос Закона:

– Тишина! Я не стану больше терпеть здесь гам! Такой галдеж недопустим для столь почтенного собрания! Уже светает, и я хочу спать. Если вы и дальше будете причитать, усугубляя хаос, я немедленно отправлюсь домой.

Тут же воцарилась тишина.

Никто не осмелился бы выказать неповиновение этому старому лису. В великолепном одеянии, этот руководитель совета мудрейших был непререкаемым авторитетом, наиболее почитаемым из всех судей. Первосвященник с признательностью кивнул ему и заговорил:

– Я вас уже только что уведомил, что повестка дня этого чрезвычайного собрания не включает в себя решение судьбы этого мальчика, поскольку он уже осужден прокуратором, и у нас нет права ни оправдать, ни помиловать его. Вопрос, который я предлагаю поставить на голосование, если наш старейшина не станет этому противиться, такой: может ли Савл Тарсийский оставаться начальником охраны Храма, если он сам признал, что служит Пилату?

Он встретился взглядом с тарсийцем. Это была месть первосвященника за публичное оскорбление, которое ему нанесли во дворце прокуратора. На лбах обоих заблестели капельки пота, но ни один из них не отвел глаз.

– Что касается меня, я голосую за отстранение Савла от этой должности, – заявил Иосиф Аримафейский, нарушая традицию, согласно которой сначала должны были высказать свое мнение самые молодые законники, чтобы не попасть под влияние старших членов синедриона. – Нельзя служить двум господам, точно так же, как нельзя быть иудеем и в то же время римлянином. Помпей превратил Тарс в римский город более ста лет тому назад, так что понятно, почему Савл Тарсийский столь хорошо ладит с Пилатом, а вот его иудейское происхождение еще следует доказать.

– Ты хочешь доказательств? – злобно парировал тарсиец. – Вот, смотри!

Он снял плащ, затем сбросил с себя тунику, демонстрируя всем обрезание крайней плоти. Со всех сторон послышались осуждающие возгласы мудрецов, потрясенные подобной демонстрацией в священном месте. Но Иосиф Аримафейский не дал сбить себя с толку.

– Обрезание не является подтверждением того, что человек иудей, – не сдавался он. – Египтяне и эфиопы тоже делают его. В отличие от них, таким подтверждением является соблюдение десяти заповедей. Начнем с первой: «Да не будет у тебя других богов, кроме меня». Римское гражданство подразумевает жертвоприношение римским богам под страхом наказания за клятвопреступление. Так вот, вопрос в том, кого ты почитаешь, Савл: Яхве или римских идолов?

Возгласы одобрения, последовавшие за этими словами, свидетельствовали о том, что большинство собравшихся поддерживают его предложение, и это в значительной степени повлияло на голосование.

Иосиф сел, осознавая, что нанес решающий удар. Однако он не только способствовал побегу Давида и Лонгина, но и обзавелся заклятым врагом, который не сводил с него глаз, пока не закончилось голосование.

Нужен ли будет Савл Пилату, лишившись своей должности? Какой смысл прокуратору продолжать держать у себя шпиона, который больше не сможет докладывать ему о том, что происходит в Храме?

Какими бы ни были ответы на эти вопросы, ясно было одно: тарсиец не получил бы эту должность, не плетя интриг, и его абсолютная невозмутимость беспокоила законников.

Римляне организовали пропускные пункты на всех дорогах, ведущих в Иерусалим, и даже на Яффских воротах, через которые можно было попасть на городскую свалку. Их бронзовые створки были полностью открыты, но все пешеходы, а также телеги, выезжавшие через них из города, подвергались тщательному обыску.

Спрятавшись за деревянным забором, Лонгин, Давид и Фарах наблюдали за солдатами, которые вытряхивали содержимое мешков с зерном, разматывали тюки с шерстью, поднимали бараньи шкуры и искали даже при свете факелов, нет ли двойного дна в повозках. А один из легионеров держал в руках портрет Давида.

– Ты, можно сказать, становишься все более и более популярным, назарянин, – пробормотала Фарах, пытаясь разрядить обстановку.

– Чего мы ждем, чего мы здесь застряли? – спросил сгорающий от нетерпения юноша, сжимая рукоятку кинжала.

– Прошу тебя, не вынуждай меня еще раз тебя стукнуть, – прошептал Лонгин. – У меня нет сил разбираться с еще одним отрядом дозорных, и я на этот раз надеюсь воспользоваться своей головой как вместилищем мозгов.

– И что же тебе подсказывает твоя голова? – не унимался юноша.

– Пока ничего, но… она трудится.

Посматривая по сторонам, Давид заметил нескольких попрошаек в лохмотьях, сидящих у ворот. Самый старый из них протянул костлявую руку, выклянчивая:

– Сжалься над бедными нищими, мой добрый господин! Вот уже три дня, как мы ничего не ели. Может быть, потрать мы несколько монет на выпивку, сможем забыть об этом…

Не успел Давид ответить, как его внимание привлекло позвякивание колокольчика. Это шел, прихрамывая, прокаженный, который наверняка целый день выпрашивал подаяние.

Давид недолго размышлял. Он порылся в своем мешке и бросил старому попрошайке цыпленка.

– Дай мне за это твою хламиду, – потребовал он.

– Эй, ты что делаешь? – запротестовала Фарах. – Мне Анна дала этого цыпленка.

Изумленный старик, не веря своему счастью, растолкал своих спутников и стал снимать хламиду.

Не обращая внимания на протесты юной рабыни, Давид осторожно выбрался из своего укрытия и направился к прокаженному.

– Вернись! – попытался остановить его рассерженный Лонгин.

Прокаженный отскочил, заметив подходящего к нему юношу.

– Не приближайся ко мне, несчастный! Я прокажен, прокажен!

Его лицо было обезображено болезнью. Желтоватая кожа была вся в шелушащейся коросте, веки, нос и губы болтались, как тряпки, обнажились оставшиеся зубы и десна. Ногти отламывались от скрюченных и вывихнутых пальцев. А из глаз, частично изъеденных болезнью, сочился гной. Это был уже не человек, а развалина. Живой труп.

– Я прокажен, прокажен! – бормотал он осипшим из-за разлагающейся гортани голосом.

– Замолчи, друг, иначе на нас обратят внимание! – шепнул подошедший к ним Лонгин, кивая в сторону легионеров, стоявших в конце улицы, и велел Давиду вернуться в их укрытие, а тот подал знак прокаженному следовать за ними:

– Я хочу попросить тебя об одной услуге.

– Услуге? Какую услугу может оказать тебе умирающий?

– Помоги мне пройти этот пропускной пункт.

Прячась за забором, Фарах задавала себе вопрос, а не сошли ли Давид и Лонгин с ума.

– Тебе придется лишь трясти своими колокольчиками, проходя с нами через Яффские ворота, – продолжал объяснять юноша.