Недостреленный [СИ, с илл.]

Закончил припев и продолжил новым куплетом, вспоминая различные вариации песни:

Затем спел еще раз припев и начал новый куплет, подбирая слова:

Петь в этом куплете о Реввоенсовете, "который в бой зовёт", я не решился, это стало бы явным анахронизмом. Реввоенсовет Республики в моей реальности создался в конце августа-начале сентября 1918 года, и меня сейчас бы никто и не понял. Куплет про "раздуем пожар мировой" вовсе петь не хотелось. Сжечь дотла свою страну ради мифической "мировой революции"? Нет уж, обойдётесь. Наш народ мне дорог, и не хочу делать из него дрова для чьих-то неизвестных целей. В этом же куплете петь "Церкви и тюрьмы сравняем с землёй" тоже, на мой взгляд, совершенно было не нужно. Антирелигиозной пропаганды и без меня хватало, как и перегибов в отношении к различным вероисповеданиям, а так же беззакония и бессудных расправ. Ну и "товарищ Троцкий с отрядом флотских" в песне у меня места тоже не нашел. Он сейчас, конечно, видный деятель революции. Многие считают его вторым человеком в партии большевиков, хотя он примкнул к большевикам только в 1917 году, а некоторые, возможно, назвали бы его и первым, за счёт его потрясающего ораторского мастерства и харизматичной разрушительной энергии выступлений. Но вот петь и прославлять его душа не лежала. Так что песню я завершил прежним припевом и закончил играть.

https://ru.wikipedia.org/wiki/Красная_Армия_всех_сильней

https://www.youtube.com/watch?v=Z068nkJvN9E– "От тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней" — кинохроника времён Гражданской войны

https://www.youtube.com/watch?v=h5hKbphw3EI– "От тайги до Британских морей" — кадры из фильма "Рождённая революцией"

Сначала несколько секунд стояла тишина, а потом меня что-то сильно ударило по плечу, так что я чуть не пошатнулся. Оглянувшись, вижу рядом здоровенного рабочего лет двадцати пяти, тоже входившего в отряд от Городского района.

— Вот это по-нашему! Даёшь! Держи пять! — пробасил он и сунул мне ручищу. Я осторожно ответил на рукопожатия, даже опасаясь за целостность ладони, но руку мне пожали аккуратно и без сокрушения костей. — Я Федот, ежели что.

— Саша, — отвечаю ему.

— Хорошая песня! — отозвался Иван Лукич. — Никогда ранее не слыхал. Сам придумал?

— Да вот, пришло в голову, — смущенно промямлил я, испытывая неловкость от приписывания себе авторства. Слышать я её здесь никак не мог, в моём мире она была написана только в 1920 году.

— Ты, парень, молодец! — одобрительно произнёс Лукич. — Нам сейчас это вот как нужно, — и он провёл ладонь по горлу. — И песни свои, не буржуйские, и музыка своя. Чтобы, значит, "мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем".

Все вокруг одобрительно загудели, и по мне посыпались дружеские удары по плечам, хлопки по спине, просовывались множество ладоней для рукопожатия. Я стал вертеться на месте, отвечая на хлопки и пожимая руки, и заметил в открытой двери "пульмановского" вагона молодую круглолицую девушку, лет восемнадцати, не больше, одетую в скромное летнее ситцевое платье. Девушка до этого момента поднималась по ступенькам вагона, а сейчас развернулась держась за поручень, и посмотрела на нас восторженным взглядом с жаром и энтузиазмом юности. Я увидел спину поднимающегося за ней в вагон черноволосого мужчины на вид чуть выше среднего роста, одетого в чёрный строгий пиджак или китель. Наверное, они слушали только что прозвучавший марш, и затем начали подниматься в пассажирский вагон. Девушка еще раз оглядела нас распахнутыми горящими глазами и исчезла в вагоне. Мужчина поднялся по ступенькам, и мне стали видны его брюки, заправленные по нынешнему обычаю рабочих в сапоги. Он вслед за девушкой вошёл в вагон, и лица его я так и не увидел.

"Откуда здесь девушка, в военном эшелоне? — удивился я. — Наверное, секретарь, стенографистка или машинистка канцелярии какого-нибудь штаба", — мельком подумалось мне, и тут же мысли сменились чередой новых знакомств, тщетных попыток запомнить многочисленные имена и фамилии, называемые мне окружающими меня людьми, и повторение им в ответ своего имени.

В этот момент послышались зычные выкрики командиров отрядов. Началась раздача оружия. Нам выдали винтовки со штыками и патроны. Пулеметчиков у нас не было, так что "Максимов" нам не дали. Пулеметные команды были у стоящих рядом латышей. Вид наш по сравнению с ними был, конечно, не армейский – все у нас были в штатском, в пиджаках, косоворотках, кто в сапогах, кто в штиблетах, у всех на головах кепки. Разве что я был почти в форме и даже в фуражке без кокарды, не считая надетого цивильного пиджака, прикрывающего скрытую портупею, и ещё было несколько матросов в клёшах, в бушлатах с тельняшками и бескозырках.

Затем началась погрузка в вагоны. Наши вагоны были старой конструкции, двухосные, так называемые "Нормальные товарные вагоны", которые в моей реальности ездили по железным дорогам страны и в Великую Отечественную. Из таких вагонов небольшой доработкой делали известные солдатские теплушки, те самые – "сорок человек, восемь лошадей". Слева и справа от центрального входного проёма в концах вагона были двухярусные нары, один высокий ярус таких же нар находился напротив входа. В центре свободного пространства должна была стоять печка, но её по случаю летнего времени не было, так же как и утепления стен.

Я занял место на лежанке в торце одного из вагонов, постелил шинель, положил вещмешок и баян. Паровоз дал свисток, вагон дернулся. В широкую раскрытую дверь вагона, перегороженную поперёк доской, было видно, как двинулись и стали удаляться здания вокзала. Наш путь на неведомые фронта гражданской войны начался.

Ехали мы долго, больше двух дней. Питались своим, кто что взял, у многих была варёная картошка и немного хлеба. На станциях бегали за кипятком. Спиртного не было: в стране всё еще действовал сухой закон военного времени с Первой мировой, да и за дисциплиной следили строго. Посты выставляли вдоль эшелонов на всех остановках. Стояли, бывало, и ждали, если случался затор железнодорожных путей. Время от времени на станциях заправляли паровоз водой, тоже не быстрая процедура. Мне с баяном пришлось в пути потрудиться, взял инструмент, теперь вот отдувался. И ехать, и стоять было скучно, и мы с баяном играли на остановках и стоянках что я вспомнил: плясовые, русские народные, романсы, вальсы, знаменитое "Яблочко" тоже играл.