Виктор Душнев - Ангелы плачут над Русью

— К-кто п-подходил? — ещё сильнее смутился Козьма. — Н-не знаю я н-никого!..

— Ах, не знаешь... И ты, Фома, тоже не знаешь? — резко обернулся Прохор.

— Я возля Пантелеича стоял и никого не видал! — испугался Фома.

— Ты с Козьмой на берег плавал, — заявил Прохор. — Вы там с Никодимом сговорились, и Никодим навёл на нас татар и воеводу. И про князя Никодиму вы сообщили.

— Не видал я никакого Никодима! — завопил Фома. — Козьма один с ним разговаривал...

— Хватит брехать! — рассвирепел Порфирий. — О чём они болтали? Отвечай, сучонок!

— Ей-богу, не слыхал! — перекрестился Фома. — Они в избе гутарили, а я в лодке сидел.

— Об чём с Никодимом гутарил? — снова повернулся Порфирий к Козьме.

— Как приказывал, об татарах.

— И что он сказал?

— Что татаров нету.

— А откудова они с воеводою на ушкуе появились?

— А я почём знаю! Никодим сказал: можно плыть спокойно, досмотру не будет.

— А почему ж был?

— Не знаю!

— К борту его привязать! — велел Порфирий ушкуйнику по имени Калистрат. — И глаз не спускать!

— За что, батька?! — взмолился Козьма. — Я твой приказ выполнял, а что Никодим напутал, так с него и спрос!

— Раскосый татарин тебе батька! — прошипел Порфирий. — Доберёмся и до него. — И, не глядя больше на Козьму, пошёл к корме.

Фому тоже привязать? — догнал его Прохор.

— Я думаю, Фома тут ни при чём, — пожал плечами атаман. — Просто присмотри за ним.

— Ладно, присмотрю, куда ему деться...

Плавание вверх по Волге продолжалось. Вечерело.

С запада навстречу ушкую подул лёгкий ветерок, а потом стал усиливаться. Покрасневшее солнце несколько раз выглянуло на восточном краю из-за стены облаков, обласкало воду ярким серебром и нырнуло в ночлежку. Сначала серый, а потом и чёрный мрак окутал землю. С каждой минутой ветер усиливался, поднимая волны и бросая их на борт ушкуя. Сверкнула ослепительная молния, с треском и раскатами прогремел гром. Хлынул проливной дождь, и с силой рванул порывистый ветер, подняв огромную волну, на которой ушкуй сначала взмыл вверх, а потом рухнул вниз, зачерпнув пенистой воды.

— К берегу! — неистово заорал атаман. — Гребите, братцы, утонем!..

С неимоверными усилиями гребцы стали разворачивать ладью поперёк реки, стараясь направить её в сторону берега. Но ушкуй не слушался, повинуясь только напору волн. Его швыряло туда-сюда, он черпал воду, и уже нельзя было понять, где берега, а где плёс.

— Вычерпывай воду!.. — кричал Порфирий, сам орудуя черпаком.

Был момент, когда казалось, что спасения нет. Рёв воды, вспышки молний и раскаты грома — всё смешалось и казалось преддверием гибели. Но паники не было: ушкуйники, отчаянно ругаясь, продолжали бороться со стихией. И вот ладья опять поднялась на такую высоту, что у всех дух захватило, а потом сверзилась вниз, набрала воды и... вдруг застыла. Ушкуйники кубарем покатились к корме, и... И кто-то крикнул:

— В берег воткнулись!

Другой радостный голос:

— Мы на берегу!

— Все с ушкуя! — скомандовал Порфирий. — Калистрат, отвяжи Козьму!

Атаман, наперекор бушующему ветру и льющим, казалось, отовсюду потокам воды, дожидался, пока соратники покинут судно. Рядом с ним стоял Прохор. Ушкуй уже почти обезлюдел. К Порфирию подбежал весь мокрый Калистрат и хриплым, захлебывающимся голосом прокричал:

— Нету! Козьмы нету!

— Как нету?! А где ж он?.. А где Фома? — повернулся атаман к Прохору.

— На берегу небось! — пожал плечами тот и спрыгнул с борта ушкуя. — Щас найду!..

Буря затихла. Ветер почти угомонился. Ушкуйники стали искать дрова и разжигать костры, чтобы обсушиться и согреться, а Прохор и Калистрат все искали Козьму с Фомой. Все ушкуйники были на месте, кроме этих двоих.

— Ну что? Утопли? — спросил Порфирий.

— Должно быть, — согласился Калистрат.

— Козьма живуч как пёс, — возразил Прохор. — Да и Фома, гад, шустрый. Могли и сбежать.

— Если сбежали, дело худо, — нахмурился Порфирий.

— Надо как-то князя упредить об опасности, — без слов понял его Прохор.

— А как упредишь?

— Надобно мне коня найти и скакать в Керженец.

— Да где ж тут коня найдёшь? И где мы вообще щас?

— Не знаю, — развёл руками Прохор. — Не понять. Рассвета дожидаться надо.

— Вот нелёгкая!.. Калистрат!

— Что, Порфирий Пантелеевич?

— Бери пару человек и порыскайте по берегу. Узнайте, где мы есть, и, может, коня добудете...

Изба Оленя стояла на берегу реки. Новая, она достраивалась, и Олень думал поселить в ней недавно женившегося старшего сына по имени Конь.

Сыновья Оленя, да и почти все мужчины были сейчас далеко в лесу, на охоте. Молодая жена Коня перешла к свёкру, а изба пустовала. Вот туда и положили больного князя. Кроме Любимы ежедневно проведывала Даниила лекарка-знахарка Зимовейка.

В этой глухой и дикой местности ещё сильна была древняя вера. Хотя людей уже и крестили, но они продолжали именовать новорождённых старыми именами и поклоняться солнцу, звёздам, деревьям, животным и всевозможным идолам. Христианских же имён порой даже не помнили и называли друг друга языческими прозвищами.

Любима в очередной раз пришла утром к Даниилу. Принесла, как всегда, наваристые жирные щи, сладко пахнущую кашу, краюху ржаного хлеба и ягоды, которых вместе с катившимся к закату летом всё прибавлялось и на столах, и в погребах жителей Керженца.

Девушка уже привыкла к гостю и привязалась к нему. Князь Даниил поправлялся на глазах, веселел и даже иногда, заражённый ретивостью молодайки, тоже начинал резвиться. Она застала Даниила ещё спящим, однако шорох разбудил его, и он, резко и неловко приподнявшись, чуть не свалился с лавки.

— Ха-ха-ха! — заливисто засмеялась Любима. — А ты, Данилушка, пуглив, как заяц!

— Да не пуглив я, милая, — улыбнулся князь. — Просто ты так неожиданно вошла, что мне и вправду померещилось что-то.

— Ха-ха-ха! — ещё пуще закатилась девушка. — Какой смешной! Ты где по ночам шляешься?

— Нигде! — удивился князь. — А что?

— Как нигде, когда у тебя вся голова в соломе прошлогодней и паутине. Аль к молодке на сеновал хаживал?

— Никуда я не хаживал, — на полном серьёзе заявил Даниил и затряс головой. Глянув на Любиму, которая чуть не падала со смеху, вскочил с постели и с криком: «Ах, обманщица!» — кинулся к ней. Она увернулась, а Даниил потерял равновесие и упал. Тяжело дыша, сел.

— Слаб я ещё скакать, Любимушка... — жалобно сказал. Волосы у него взъерошились. Девушка взяла гребёнку, стала их расчёсывать. Князь замер и...

И вдруг скрипнула дверь, и в горницу вошла Зимовейка.

— Поправляешься, соколик? — спросила. — Ноне уже лучше выглядишь. Спал небось по-богатырски?

— Да, сегодня ночь ласковая была, — согласился Даниил. — Скоро обузой вам не буду.