Владимир Богораз - Жертвы дракона. На озере Лоч [litres]

В эту минуту из чёрного ущелья сверкнули две яркие точки, и показалась голова, серая, злая, на вытянутой шее.

Яррий измерил её взглядом холодной ненависти. Это не была голова бога; это была голова огромного зверя. И даже вопреки рассказам Анаков, она не показалась ему чрезмерно огромной.

У Зверь-Горы было такое же темя, только у этого шея была длиннее и зубы иные.

Глаза Дракона светились алым блеском.

– В глаз буду метить, – сказал себе Яррий.

Ронта остановилась. Яррий спрыгнул вниз и сжал копьё.

Голова повернулась и посмотрела на белую жертву и её защитника…

Был ход лосося. Уже третий день она шла несчётными стадами из озера Большого по переузьям и затонам и по извилистому руслу реки Юрата, направляясь в озеро Лоч.

Он двигался плотными рядами, как живая стена, и гнал перед собой воду на ленивой реке, обмелевшей от летнего зноя. Мутные волны пополам с рыбой хлынули через плотины и заколы, издавна забитые Селонами в песчаное дно наперерез желанной добыче, и прорвались вперёд.

Селоны, впрочем, не гнались за передовым отрядом. Ивовые верши и широкие мерёжи, искусно связанные из лыка, во всех рыбных плотинах были набиты битком. Одна за другой на Юрате стояли четыре плотины, в каждой плотине было по двадцать ворот, и перед каждыми воротами лежала, разинув широкую пасть, западня. Рыба входила как будто по приказу. Она не искала еды и не боялась препятствий и лезла вперёд, обезумев от жажды нереста [6] Нерест – метание икры. . Иногда, если мерёжи оставались слишком долго без высмотра, они наполнялись лососем до самого верхнего обруча, и новые ряды, не зная, куда деваться от напиравшего сзади руна, выметывались из воды, вспрыгивали на верхние жерди и на дерновые закраины и шлёпались в вольную воду по ту сторону плотины вниз головою, как утки. Отдельные отряды заходили в боковые ручьи, ничтожные, почти сухие, перебирались с камня на камень боком, как светлые плитки, скользили брюхом в траве, густой и чуть влажной, и всё-таки лезли, сами не зная куда, на верную гибель.

У Селонов было присловие: «Лосось, как камень с горы, назад не вернётся».

Ход рыбы был для племени Селонов великою страдою. Они покидали огулом «Гнездо», раскидистый улей, висевший на тысячах свай, как остров, среди озера Лоч, над тёмной и сонной водой. Они приходили сюда с грудными детьми и собаками, с жертвенным камнем и круглым широким ножом, сиявшим, как пламя, и никогда не тускневшим, и о котором старухи говорили, что он упал сверху, с самого солнца. Они приносили с собой старого Деда, у которого волосы были белы, как перья у лебедя, и ноги не разгибались уже двадцать зим. Его несли на плечах юноши, сменяя друг друга, поочерёдно. Дед считался отцом и хранителем племени, загонщиком дичи, подателем охотничьего счастья.

Кроме Деда у Селонов был ещё Прадед или Предок. Он был сделан из человеческих костей и обёрнут шкурами. Предок обитал в тёмной закрытой каморке над тремя средними сваями большого помоста и остался стеречь покинутый дом и имение. Вместе с ним остался и Помощник, каменный идол, привязанный сверху у дымовой трубы.

На левом берегу Юраты раскинулся лагерь, широкий и весёлый, засыпанный крупной рыбой. Мужчины подтаскивали к берегу мерёжи, как полные мешки, и вываливали рыбу на песок. Девочки и мальчики длинной вереницей таскали её в корзинах, по двое, на круглую площадь, где женщины, сидя на земле, пластали её круглыми, острыми кремнёвыми ножами. На чёрной сушильне рядами висели тысячи распластанных спин. Повсюду валялись головы, кишки, хвосты, – лакомый корм для собак. Но собаки их не ели. Они убежали вверх по реке и там, забредая в Юрату по брюхо, веди рыбную ловлю на собственный страх просто зубами в воде. Они выедали у пойманной рыбы жирную спинку, а голову с костью бросали на песок. Всё это после должны были подобрать лисицы, и шакалы, и хорьки, которые являлись сюда, как в свой осенний склад. И осенью здесь у Селонов было лучшее место для добычи пушного зверя.

Грудами лежала неубранная рыба. Её попросту сваливали в глубокие ямы и сверху прикрывали дёрном и засыпали землёй. Рыба бродила в земле и обращалась в бурую кашу. Из каши мяли колобки и пекли на горячих углях в скудное зимнее время.

Малт и Низея медленно тянулись в гору, сгибаясь под общею ношей. Их обгоняли мальчишки, которым не хватало корзин. Вместо того, они задевали за жабры по рыбине на каждый палец обеих рук и быстро бежали вверх, отставив кисти, будто два странных чешуйчатых опахала.

– Го-го! – кричали они, пробегая мимо, словно щёлкая бичом на ходу.

– Го! – отзывалось за ними и катилось по всей веренице носильщиков рыбы.

И все торопились ускорить шаги и вползти на крутой косогор в такт этим задорным отрывистым крикам:

– Го-го!..

Корзина качалась на ходу, коромысло гнулось, скользило у Малта из рук и впивалось Низее в её молодое плечо. Малт был приземистый, чёрный, как всё племя Селонов. Щёки его уже опушились первым пухом расцветающей юности. Спина его была покрыта потёртой козьей шкурой, и в волосах был ввязан крошечный коралловый рожок в защиту от духов болезни и заразы. Издали этот рожок походил на крупную ягоду брусники в чёрном засохшем мху.

У Низеи было худое личико и глаза огромные, чёрные, словно озёра. Её волосы вились и стояли над головой, как дымное облако. На ней была рубаха без рукавов, из жёлтой циновки, искусно сплетённой из стеблей травы руками матери её Хаваны. Ноги её были босы, и вокруг лодыжек вытатуированы широкие синие браслеты. На смуглой шее лежала нитка кораллов, таких же красных, рогатых и твёрдых, как красная капля на темени чёрного Малта.

Малт и Низея родились от двух сестёр и тоже могли называть друг друга брат и сестрица, ибо у Селонов родство считалось только по матери. И коралловый рожок юноши был выдернут из того же ожерелья, которое старая Гина, общая бабушка, повесила перед смертью на шею любимой внучке от младшей дочери Хаваны.

– Го-го!..

Когда они проходили мимо старого Деда, Низея споткнулась. Корзина качнулась сильнее, и одна из верхних рыб скользнула в сторону и упала вниз. Малт быстро обернулся, сбросил с плеча коромысло, и рыбья ноша мягко опустилась на землю.

– Устала, Низея, – оказал он заботливо.

Девочка не отвечала. Она стояла на месте, и ноги её тряслись от усталости.