Владимир Богораз - Жертвы дракона. На озере Лоч [litres]

– С дороги! – кричали задние. – Не стойте на дороге!..

– Что, распустили икру? – сказала насмешливо толстая Карна, обходя по тропинке.

Она одна, без посторонней помощи, несла на голове плоскую корзину, наполненную рыбой.

– Брось её, Малт.

– Низея! – позвал старик.

Девочка послушно подошла.

– Сядь здесь.

Он указал ей место на шкуре рядом с собой.

Малт немного подождал, потом перехватил на дороге мальчика Ганка, маленького и совсем голого, бежавшего сзади вприпрыжку, и они потащили вдвоём кое-как рыбную ношу на площадь уборки.

Девочка осталась на месте, возле старого Деда.

– Зачем надрываться, Низея? – ворчал старик.

– Девушки смеются, – сказала угрюмо Низея. – «Есть, – говорят, – ты умеешь, а таскать не умеешь»…

– Брось их, – буркнул старик.

Солнце садилось за рекой Юрата. Его огромное красное око глядело на белого Деда и на его молодую соседку. Дед тоже глядел на солнце, но глаза у него были слепые, белые, как будто затянутые кожей. Он долго смотрел на закат и потом покачал головой.

– Низея, ты видишь? – окликнул он девочку.

– Не вижу, – отозвалась Низея вялым голосом. – В глазах рябит.

Старик пошарил руками перед собой и подал ей большую рыбину, свежую, сейчас из воды. Ребята натаскали старику свежинки.

– На, проясни свои глазки…

Низея привычным жестом поднесла рыбу ко рту и выкусила хрящ головы, вместе с глазами, как чайка выклюнула. Селоны в минуту усталости глотали свежие рыбьи глаза, чтобы прояснить свои собственные.

Она опять подняла лицо и посмотрела на солнце. Оно опустилось ниже, и его блеск стал гуще и темнее и не так больно резал глаза.

– Ты видишь, Низея? – спросил старик.

– Краба вижу, – сказала девочка и вдруг усмехнулась.

В старой легенде Селонов солнце – это яркий щиток огромного светлого краба.

– Ты видишь, Низея? – повторил старик бесстрастно и настойчиво.

– Постой-ка, постой, – отозвалась девочка живее, чем прежде.

Она тряхнула головой, и перед её глазами побежали яркие цветные кружки.

– Солнцевы Люди, – забормотала она быстро и невнятно.

– Какие люди? – так же быстро переспросил старик.

– Идут… люди, – говорила Низея. – Вон, в облаках, в пламени, волосы красные. Много их…

Она встала с места и хотела вернуться на берег.

– Не надо, – сказал старик. – Пусть сами кончают.

– Придут когда-нибудь, – ворчал он про себя, кивая головой. – Так старики говорили.

Он думал о Солнцевых Людях. В этой упрямой седой голове жила неотступная грёза. У Селонов было древнее и странное предание, что с неба должны спуститься на землю Солнцевы Люди, одетые блеском и пламенем. То будут блаженные и кроткие люди. От них прозреют слепые и встанут с постели больные и даже мёртвые. И смерти больше не будет. Старый Дед со слепыми глазами не думал о смерти. Но он желал ещё раз прозреть и увидеть зелёную землю. Ему не на что было надеяться. Он надеялся на Солнцевых Людей.

– Придут, придут, – ворчал он настойчиво и тряс головой.

Низея с минуту постояла, потом повернулась и пошла вдоль берега, направляясь к лесу. Она зашла за мысок, села на камень и задумчиво стала болтать ногой в нагретой воде. Здесь не было людей, но новые рыбьи стада подходили сзади. И за ними летели крылатые хищники: чайки, бакланы и даже вороны и орлы. Чайки поминутно спускались к реке и таскали добычу, как будто из ящика. А чёрный поморник, который не любит мокнуть в воде, бросался на лету и отнимал у чайки добычу. В воздухе носились птичьи крики и клёкот, и писк, и галдёж, шумнее, чем у Селонов на кругу. На берегу было потише, и шагах в десяти от себя Низея увидела новое диво. Крошечная ласка, серый зверёк с подпалинами по брюху, который боится воды хуже, чем соболь, умудрилась как-то ухватить зубами за хвост большую рыбину и тащила её на берег. Лосось не шёл и тянул в воду. Ласка выгнула спину дугой и упёрлась в песок всеми четырьмя лапами. Она боялась замочить в воде даже коготки, но ей крепко не хотелось упустить жирную добычу. И так они боролись и колебались над краем воды, как живые качели.

Сумрак сгущался. Мелькнула летучая мышь.

– Сестричка моя, – вздохнула Низея и кивнула головой.

Лунда, сестричка Низеи, умерла три года тому назад, и все Селоны знали, что мертвые дети вылетают с того света в сумерки, крылатыми мышами, и прилетают к живущим.

Дрёма-Богиня заткала в темноте свою серенькую паутину, и сверчки завели ей в траве тихую вечернюю службу. Они стучали в травяной барабан зубчатой задней голенью и пускали скрипучую трель: «тр… тр… тр»…, будто кололи иглой ореховую скорлупу. Под этот тоненький треск Низея внезапно забылась, уронив голову на руки.

– Сидишь, Низея?

Девочка вздрогнула и проснулась. Чёрный Малт подкрался неслышно, как чёрный кот.

– Всё перетаскали, – молвил Малт, вытягивая свои длинные руки.

Низея ничего не сказала.

– Уже зажигают костры, – возбуждённо продолжал Малт, – плясуны сходятся… Будешь со мной плясать кругом огонька, а, Низея?

– С Карной пляши, – капризно сказала Низея.

– Под Карной трясётся земля, – возразил Малт презрительно, – а ты – как пушинка. Пойдём, потопочем!..

Он положил руку на плечо девочки, но Низея сердито отряхнулась.

– Один топочи, как лошади топочут…

Летучая мышь снова метнулась, сделала в воздухе круг и опять пролетела над Низеей.

– Есть хочешь, – тотчас же сказала Низея, – душка маленькая?.. Я дам тебе крошек.

– Лучше бы я стала вон с теми порхать, – сказала она, откидывая голову, – чем с вами топотать…

Малт замолчал и со страхом смотрел на Низею. Он словно ожидал, что и она вспорхнёт на кожистых крылышках и умчится во мрак.

– Вот это для тебя, – сказал он, наконец, доставая маленький комочек из поясного мешочка.

Он развернул лоскуток, и что-то блеснуло зелёным лучом, повисло на нитке и закачалось в стороны.

– Возьми, Низея, – предложил Малт несмело, – «ночной глаз». Я для тебя поймал…

То был зелёный светящийся жук, какие сверкали в кустах на берегу тихой Юраты. Малт изловил его по дороге и, крепко обвязав кругом тела тоненькой прядкой воловьей жилы, превратил его в живую подвеску.

– Бедный глазок!..

Девочка взяла этот скромный лесной подарок, быстро развязала жильную нить и освободила жука, потом тихонько подняла руку и посадила его на свою голову. Жук блеснул ярче прежнего, будто радуясь свободе, однако, не улетел и остался на том же месте, быть может, запутавшись в тонких завитках волос своей избавительницы.

– Сестричка моя, – шепнул Малт в тихом восторге.

Он не нашёл другого слова, чтобы выразить обуревавшее его чувство. Низея стояла перед ним, как будто живая Девица-Звезда из старой легенды.

– Ступай, братец, – отозвалась Низея ласково.