Владимир Москалев - Мудрый король

Филипп подошел к ней – медленно, не чуя под собой ног, не видя никого. Только белое лицо было перед ним, лицо его любимой жены, его маленькой Изабеллы. Подойдя, он склонился и долго смотрел в ее глаза, уже угасшие, подернутые пеленой смерти. Им так и не довелось проститься с тем, кого они хотели увидеть, а бескровные губы застыли, не имея уже сил сказать прощальные слова. И все же они успели обратиться к Богу, вверяя Ему душу. Так сказал священник, стоявший у изголовья с распятием в руке и читавший отходную молитву.

Филипп почти не дышал. Губы его задрожали. Ничего не надо было ему объяснять, он все понял. И медленно перевел уже замутненный взгляд на два маленьких тельца, два комочка, лежавших рядом… Оба мальчики… Дрожащими руками Филипп поднял их, уткнулся лицом в своих мертвых и холодных уже сыновей и беззвучно заплакал.

Заголосили бабки, завыли придворные дамы и камеристки, наблюдая эту сцену. Подняв головы, держа платки у глаз, все смотрели на несчастного отца, рыдая обнимавшего своих малюток.

Впервые видели такое люди. И слышать им не доводилось ни о чем подобном. Стояли и смотрели сквозь слезы. Видели, как подошел король к изголовью жены, положил рядом с ней два красных комочка, наклонился, поцеловал в губы усопшую, а потом вдруг покачнулся и стал оседать… Упал бы, да поддержали его с обеих сторон Герен и Гарт. Повернувшись, Филипп упал им на руки…

Похоронили Изабеллу де Эно в новом соборе Богоматери. Рядом положили два маленьких гробика. Священник стал читать заупокойную молитву. Кормилица, как-то сразу вдруг постаревшая и осунувшаяся, произнесла над могилой своей любимицы эпитафию:

– И умерла в муках, как королева Бланшефлор. Только та перед смертью увидела сына своего, а нашей бедняжке не довелось… Господи, прими к себе душу невинную, мученицу и страдалицу нашу королеву Изабеллу!

– Не будет у нас больше такой королевы, – подала голос рядом стоявшая Этьенетта, – и никого уж мне так не полюбить, как мою лучшую подругу.

– Да станет земля пухом нашей милой, прекрасной королеве, – сказала Стефания. – Не видеть уж больше мне такой госпожи…

И не договорила: слезы помешали.

– Прощай, моя любовь, и прости меня за все, – низко поклонился гробу жены король Филипп.

Что послужило причиной такой ужасной и скоропостижной смерти матери и младенцев, никто так и не смог объяснить. Медицина того времени была не на самом высоком уровне своего развития. Обильное кровотечение оборвало нить жизни роженицы – вот все, что удалось вытянуть из врачей. А малютки… Один из них задохнулся в утробе матери: пуповина обмоталась вокруг горла. Причина смерти второго осталась неизвестной.

Города королевского домена погрузились в траур. Париж, Компьень, Этамп, Санлис… Те самые, где бывала королева, раздавала милостыню, дарила одежду, кормила всех нищих, бродяг, увечных. Они любили ее, помнили о ней и теперь ходили по улицам босые, с развевающимися на ветру волосами, плакали, били себя в грудь и у каждой церкви падали в пыль, прося Господа уготовить лучшее место в раю для их королевы, которую они никогда не забудут. И долго еще во всех городах слышался погребальный звон, доносившийся с колоколен Церквей и аббатств.

Увы, в те далекие темные времена смерть при родах была не таким уж редким явлением, и младенцы тоже, бывало, рождались мертвыми. «На всё Божья воля», – утешали попы. Этим все и заканчивалось.

Умерла королева Франции 15 марта 1190 года. Было ей в это время без самой малости 20 лет.

До выступления в Палестину оставались считаные дни. Филипп торопится. Он должен успеть составить завещание. Никто ему не мешает; перед ним лист пергамента и перо в руке. Строчки ложатся ровно, одна за другой – решительные, властные. Ни один человек не имеет права их изменить или уничтожить. Тот, кто будет читать, – ужаснется, не поверив, сочтя за бред. Но такова воля короля.

Регентами на время своего отсутствия он назначил своих родственников; их двое: королева-мать и архиепископ Реймсский. Однако власть их весьма ограничена: они не имеют права отдавать приказы, судить, казнить, контролировать доходы, владеть королевской печатью. По сути, они – никто, никаких прав руководить делами королевства не имеют. Реальная же власть предоставлена шести лицам из среды горожан – богатым людям, умным, умевшим хорошо считать и даже читать. Откуда же они взялись и как их имена?

Их нашел Бильжо. Не всех, правда. Другие – кандидатуры Герена и Гарта. Эта троица, а потом и четверка, частенько вечерами выбиралась из дворца и посещала парижские трущобы, где запросто общалась с простонародьем. Бильжо, Жослен, Годемар были здесь своими, с ними пили, пели, шутили кожевенники, свинари, менялы – словом, горожане. Бильжо щедро всех угощал, а потому знакомых в городе у него становилось все больше. Многих он знал по именам, у иных порою оставался с друзьями ночевать. Но вот прибавились к ним брат Герен, рыцарь Гарт, а потом еще один, молодой, по имени Робер. Все они оказались неплохими парнями, их в лицо знали многие парижские трактирщики и содержатели постоялых дворов. И чуть не каждый вечер в том или ином кабачке лилось рекой вино, гремели удалые песни, а потом посетители делились с собутыльниками своими или чужими житейскими историями.

Этот «выход в народ» происходил по просьбе Филиппа. Ему нужны были умные, грамотные люди, которых он в недалеком будущем мечтал видеть на руководящих постах королевства, в его администрации, в судах, счетных палатах, в строительных бригадах и объединениях речных и сухопутных торговцев. Не среди рыцарей – жадных, безграмотных, часто вовсе глупых, – а среди народа рассчитывал король найти нужных ему людей. И люди эти – зажиточный класс, бюргеры или буржуа, как стали их называть позднее. Немного времени прошло, и ему представили список кандидатур, таких, каких он хотел. Филипп смеялся, читая эти имена, но верил Герену, как самому себе. Именно Герен, по мнению Филиппа самый умный и способный из всех его придворных, готовый всегда дать совет в любом деле, касающемся управления городом и даже всем доменом, составлял этот список. Люди были надежные и лично им проверенные. С каждым он и Гарт проводили беседу. От предложений, с которыми к ним обратились, кое-кто отказался еще раньше: иные посчитали это шуткой, другие не решились на столь серьезное дело, как управление на местах и надзор за регентами – ближайшими родичами короля. Шутка ли? Так и без головы остаться недолго. Ищи потом виноватого в королевской семье!

Смелых, решительных, готовых на все ради их города и короля, оказалось шестеро. Вот их имена, вызвавшие улыбку у Филиппа: Тибо Богатый, Отон Мятежник, Эброин Меняла, Роберт из Шартра по прозвищу Лучник, Бодуэн Бруно по прозвищу Репей и Никола Буассо. Филипп их знал. Всю шестерку приводили к нему друзья в его загородный дом близ предместья Сен-Жак.