Казимир Валишевский - Павел I

Павел испугался, и даже больше, чем следовало. Движение не получило широкого распространения, и хотя, как во время бунта Пугачева или позже, в революционном кризисе, которого мы были свидетелями, сельское духовенство принимало в нем участие в качестве зачинщиков, оно не привело к серьезным беспорядкам. В одной Орловской губернии, во владениях Степана Апраксина, оно обратилось на один момент в восстание, и мятежники дошли до того, что выставили батарею из шести пушек, взятых в одной усадьбе и годных, впрочем, только для приветственных салютов.

«Слон вырос из мухи», – говорит в своих воспоминаниях Ф. П. Лубяновский, адъютант князя Николая Репнина, который был назначен для подавления восстания, и занялся им с тем большим усердием, что отдельные случаи грабежей и насилий касались некоторых из его ближайших родственников. Но в письмах к Павлу масон Поздеев, сам владелец огромного числа крепостных и известный своим дурным обращением с ними, метал гром и молнию: это была, по его уверениям, «манифестация умов, озаренных стремлением к независимости и анархии, распространявшейся по всей Европе!»

Гуманность Павла не устояла против искушения. Просители плац-парада были разогнаны нагайками и на прошении, которое они осмелились представить государю, последний собственноручно надписал резолюцию, отдававшую их всецело в руки их владельцев для учинения над ними наказания за их дерзость. Двадцать девятого января 1797 года манифест ясно и просто призвал крестьян к соблюдению их обязанностей в том виде, в каком они были установлены законами и существующими обычаями и, взяв себе в помощь целый корпус, Репнин без труда одержал верх над неприятельской артиллерией, что не помешало ему прибегнуть к возмездию, и, кажется, чересчур строгому. После сражения мысли Павла, по-видимому, еще больше перепутались.

Он не расставался со своими претензиями на популярность и даже со своим очень искренним желанием помочь этим беднякам, смиренное благоговение которых приводило его в восторг именно вследствие их униженности. Пятого апреля 1797 года, в день своего коронования, он обнародовал указ, которым хотел упорядочить барщину и сократить злоупотребления ею. Результат оказался совсем иным. Новый закон установил или хотел установить трехдневную в неделю работу, обязательную для крепостных; но законодатель не ознакомился с огромными различиями в значении и форме этой повинности, различиями, введенными обычаем в отдельных губерниях. Сверх того, текст нового закона был недостаточно точен. В Малороссии помещики обыкновенно требовали в неделю лишь два дня барщины от своих крестьян. Понятно, что они не замедлили воспользоваться новым законом, чтобы увеличить свои требования. Наоборот, в Великороссии, где барщина была почти ежедневной, они пожелали увидеть в том же самом тексте лишь указание, совет, и, действительно, употребленная форма допускала самые различные толкования.

Манифест о трёхдневной барщине Павла Первого от 5 апреля 1797 года

Павел не дал себя смутить. С конца 1797 до начала 1798 года он надеялся рядом других мер в том же духе оказать помощь обездоленным народным массам: установление цен на предметы первой необходимости; понижение цены на соль; увеличение до 15 десятин наделов казенных крестьян; учреждение для них отдельной административной организации; прощение недоимок подушной подати на огромную сумму в семь миллионов рублей – десятую часть годового бюджета! Шестнадцатого октября 1798 года, невзирая на энергично выраженное мнение Сената, он пошел еще дальше, нанеся на этот раз серьезный удар самой сущности закона о крепостной зависимости. Указ, данный в этот день, применимый, впрочем, к одной Малороссии , запретил продавать крестьян иначе, как вместе с обрабатываемой ими землей. Это был большой шаг в деле освобождения; но во всех других областях такого рода сделки оказывались по смыслу разрешенными, тогда как до тех пор только допускались.

При недавнем праздновании пятидесятилетнего юбилея окончательного освобождения, прославившего внука Павла, об отмененном им порядке вещей были высказаны мнения его защитников. Если послушать их, этот порядок не имел в себе ни одного существенного элемента западного рабства. Это верно с точки зрения чистого права и даже практики последнего времени, когда, медленно совершенствуясь под влиянием либеральных идей, этот порядок начинал уже терять наиболее несимпатичные свои черты. Но в царствование Павла, невзирая на закон, можно было ежедневно прочесть в петербургских и московских газетах такого рода объявления: « На улице… №… девушка шестнадцати лет, хорошего поведения, умеющая шить, вышивать и пр. в совершенстве, продается за умеренную цену ».

И это уже не было крепостное право , но рабство , со всей его непривлекательностью. На практике сын Екатерины, конечно, часто старался внести больше милосердия, не считаясь с духом нравов и буквой закона. Он оправдывал крестьян, отказывавшихся после продажи их соседнему помещику покинуть землю, на которой основались. Он угрожал лишением имущества тем помещикам, про которых узнавал, что они изнуряют работой крепостных. За это можно его похвалить: но кто мешал этому неутомимому изобретателю законов изменить один из них, который, по его мнению, был настолько плох, что можно было считать себя обязанным его нарушить?

С другой стороны, условия, в которых существовали русские крестьяне, не были одинаковы. Кроме трех с половиной миллионов, находившихся в руках частных владельцев, этот класс насчитывал еще почти такое же количество крепостных, принадлежавших казне и гораздо лучше наделенных. Состоя в ведении специальных правительственных учреждений, подчиняясь правилам, заменявшим барщину денежными податями, и пользуясь за свои обязанности правами, одинаково признаваемыми законом, они до известной степени были избавлены от произвола. Здесь Павлу было легче следовать своим великодушным наклонностям, и этим он не пренебрегал. Не довольствуясь только тем, что сокращал обязанности этих крестьян или давал им доступ в казенные леса, он даже изменил ради них своей склонности к централизации и бюрократизму, восстановив для их пользы те органы самоуправления, которые стремился уничтожить во всех других областях. Он допускал, чтобы в сельских общинах выборные судьи производили учет податей, вели экономический надзор и судопроизводство по мелким преступлениям. Но не было ли это до некоторой степени ухудшением общего режима или, по крайней мере, подчеркиванием, путем сравнений, его слабостей и пороков?