Николай Пахомов - Первый генералиссимус России [Proza.ry]

Быть воеводой Новгородского полка — это сразу же прыгнуть, согласно служебному старшинству бояр по Уложению покойного Федора Алексеевича, с двадцать третьей степени на двенадцатую. При всем том, что всего степеней тридцать четыре. Да это же мечта каждого боярина! Поэтому язык так и просился брякнуть: «Я согласен!». Но осилил соблазн и молвил спокойно: «Как будет угодно государям, Софье Алексеевне и Боярской Думе». — «Хорошо. Тогда жди окончательного решения».

Аудиенция была окончена. Отвесив поклон, как того требовал дворцовый этикет вежливости, Шеин удалился.

Несмотря на тонкий намек Голицына о нежелательности посещения царя Петра и его матушки, в Преображенское съездил, представил Петру Алексеевичу Семку, и тот его сразу же забрал, буркнув: «Мне такие молодцы нужны».

Приложился к ручке и Натальи Кирилловны. При этом пришлось долго выслушивать ее жалобы на Софью Алексеевну, что та их с Петрушей выжила из царского дворца, что бояре никакого почитания сыну-царю не оказывают, что сам сын Петруша только военными играми и бредит. «Целыми днями домой не загонишь, все бегает и бегает с деревенскими мужиками да из ружей палит. Одежонку порвет, сам чумазый, словно цыган. И все: «Некогда, маменька!» Все куда-то спешит, торопится, сердешный. А куда торопиться-то, куда спешить?..»

Вдовая царица Наталья Кирилловна шестью годами старше Софьи Алексеевны. На момент беседы ей на тридцать пятый годок повернуло. У нее на руках сын-царь и дочь-царевна Наталья одиннадцати с половиной лет. В отличие от падчерицы, она и по эту пору сохранила миловидность лика, хотя телом раздобрела не менее. Впрочем, вся миловидность ее лика тут же растворяется в темных красках траурных одежд. И плат, и платья на Наталье Кирилловне хоть и из дорогих тканей, но черные. А вдовий цвет, как и само вдовство, как известно, никого не красит, даже цариц.

Терем Натальи Кирилловны наполняют богомольные старушки, мамки, няньки и просто бабы-шутихи, которые при появлении Петра Алексеевича, кудахча как куры, разбегаются и прячутся по щелям и норам. А то, ненароком, коли зазеваешься да царю-отроку под ноги попадешься, можно и пинка получить.

Петру Алексеевичу скоро тринадцать лет будет. Он худощав, высок, порывист в движениях. Да и в речах тоже. Говорит быстро, словно боится, что до конца не выскажется, что что-то забудет. Потому речь его часто взахлеб, со сглатыванием слов, местами невнятна.

Очи у него большие, черные, бесконечно глубокие. Что у них на поверхности, так это нескрываемый и неиссякаемый интерес ко всему, но особенно к делам и вещам ратного толка. Волосы — тоже черные, как крыло ворона, вьются крупными локонами до самых плеч. Часто всклокочены, словно и не ведали с самого утра гребня. На руках — царапины, под ногтями — полоски грязи…

Такое впечатление, что это не царь, а деревенский отрок-смерд только что с поля возвратившийся. Правда, головку старается держать гордо, властно, видно бояре да мать тому учат. Впрочем, из-за своей постоянной порывистости временами об этом забывает. Зато часто ею дергает — сказывается испуг, пережитый во время стрелецкого бунта.

Грамоте, цифири и письму Петра Алексеевича обучает дьяк Никита Моисеевич Зотов. Его сам Симеон Полоцкий экзаменовал, прежде чем допустить до столь важного и серьезного дела. Наталья Кирилловна привечает Зотова за тихий нрав, трезвость и боголюбие. Никита Моисеевич хоть и обучает царя-отрока, но сам боится его как огня. А потому обучение идет не шатко и не валко.

«Научился читать да писать — и слава Богу! — рассуждала простодушно Наталья Кирилловна. — Остальное дьяки с подьячими исполнят. И сочинят, и напишут. А если будет надобно, перетолмачат с любого языка на русский или же наоборот… Иначе за что же они царское жалованье получают?.. К тому же немалое».

Кроме вдовой царицы Натальи Кирилловны и царя Петра Алексеевича повидал он в тот день и боярина Ивана Борисовича Троекурова. Не виделись с того времени, как было венчание царевичей на царство. Потому обнялись, троекратно расцеловались по старинному обычаю. Перебросились парой слов.

«Скукота невозможная, — зевнул тот. — Царица либо плачет, либо всех бранит. Царь Петр Алексеевич шалит. Наверное, сам видел?» — «Видел». — «Вот то-то».

Полдня тогда пробыл он, Шеин, в Преображенском, но узнал столько, сколько порой и за месяц не познаешь. Особенно о раскладе сил вокруг престола, кто с кем дружит и хлеб-соль водит, кто с кем пребывает в контрах, во вражде и тяжбе. Для себя сделал вывод: в дрязги вокруг престола никоим образом не вмешиваться. Держаться от всего этого подальше, «коли голова дорога». Голова была дорога, шею и плечи не тяготила.

Когда от великих государей за подписью Софьи Алексеевны поступило распоряжение отбыть в Новгородский полк, принял это с удовлетворением. Не мешкая, собрался в дорогу. Ибо долгие сборы — это долгие душевные муки, бабьи слезы и сопли. Сына Сергея оставил на кормилицу и прочих домочадцев. Предупредил: «За сына головой отвечаете». С тем и покинул родимый очаг.

Великий Новгород не Курск. Куда старше и больше. Но порядки те же, и люди схожие нравом и повадками. Если что плохо лежит, тут же сопрут и глазом не моргнут, если пошли в кабак, то без драки никак. Все разные, но всех их объединяет одно: нелюбовь к московским людям. Все никак не могут забыть той расправы, которую некогда учинил царь Иван Васильевич Грозный. Больше века прошло, а рана та все кровоточит и кровоточит.

Полки Новгородского разряда частично находились в самом Великом Новгороде, частично в Пскове, но больше всего стояли по острожкам на границе с Литвой, Швецией и Польшей. «Значит, не только разбор придется проводить в самом городе, но и по всей границе несение службы проверять, — решил для себя. — Что ж, дело известное, на личном опыте испробованное».

Несмотря на то, что в 1678 году по Рождеству Христову стараниями царя Федора Алексеевича и его дипломатов, в том числе Василия Васильевича Голицына, удалось продлить мир с Речью Посполитой, обстановка между Польшей и Русью из-за Киева и украинского Левобережья была напряженной. Польский король Ян Собеский то и дело заключал сепаратные сделки с крымским ханом и даже «дарил» ему Киев и Украину. Начавшиеся в 1684 году новые переговоры с Яном Собеским о заключении «Вечного мира» закончились впустую. Воинственный король поляков мечтал о реванше и постоянно устремлял свой взгляд на земли Московии, как он называл Московское государство. В связи с этим, хотя на границе пока было без стычек и провокаций, ухо приходилось держать востро.

Но вот Ян Собеский, находясь с польской армией в Молдавии, потерпел страшное поражение от Белгородской орды. Теперь ему стало не до русских земель. Тут, как говорится, не до жиру, быть бы живу… Чтобы не лишиться престола и государства, он стал сговорчивым и подписал (правда, со слезами на глазах) в 1686 году по Рождеству Христову договор о «Вечном мире».