Николай Пахомов - Первый генералиссимус России [Proza.ry]

«Надо не только Федьку Шакловитого казнить, но и друга его Сильвестра Медведева, этого «лешака», колдуна и еретика, пропитанного латинской ересью», — нашептывает Иоаким Петру Алексеевичу и Наталье Кирилловне. Нашептывает ежедневно, ежечасно…

Петр, со слов князя Куракина, упирается, не хочет самодержавное царствование свое с казней начинать. Тем более, с казни ученого монаха Медведева. К тому же о Медведеве слух имеется, что отговаривал он Федьку Шакловитого от окаянства и злоумышления против царских персон. Но Наталья Кирилловна и братец ее Лев Кириллович полностью на стороне патриарха: «Казнить — и все тут!»

Что им какой-то монах, когда монахов на Руси тысячи. Да и ученые найдутся, если надобность в том поимеется… К тому же лес рубят — щепки летят…

Вскоре Федор Шакловитый стараниями князя Петра Прозоровского был выдан Софьей, пытан прямо в монастыре и казнен на Московской дороге рядом с монастырем. Хотели в самом монастыре казнить, да настоятель, друг семейства Нарышкиных, упросил царя не осквернять обитель грехом — казнью. И Петр Алексеевич пошел навстречу.

Недалеко от польской границы был задержан и доставлен в Преображенский приказ для допросов с пристрастием и Сильвестр Медведев — гордость курского служивого люда, из среды которого он и вышел. Если бы Ивашка Истома, так любивший хвастаться своим родством с Медведевым, был жив, то его точно бы «кандратий» хватил от такого известия. А может, и не хватил бы… Не тот Ивашка человек.

Ученый монах сообразил, чем ему грозит близкое знакомство с правительницей и Шакловитым, и пытался скрыться. Ему удалось добраться до Бизюкова монастыря. Там игуменствовал его друг Варфоломей, которому Медведев некогда покровительствовал и помог материально. Здесь Сильвестр надеялся укрыться. Но Варфоломей, узнав, что Медведев находится в розыске, тут же донес на него властям.

Вот и делай после этого добро людям!.. Воистину, не делай добра, не получишь и зла.

Как ни был жестоко пытан Медведев, но, в отличие от Шакловитого, вины за собой не признал. Потому и брошен в железах «для пущего покаяния» в темный подвал-узилище Троицкого монастыря.

Высоко некогда взлетел и высоко парил ученик Симеона Полоцкого, автор «Епитафиона», «Приветства брачного», «Манны хлеба животного», «Оглавления книг» и «Созерцания», но упал ниже паперти храма. Принадлежащую ему библиотеку, в которой, по словам все того же всезнающего князя Куракина, хранилось более семисот книг, отписали казне. Но до казенной библиотеки книги не дошли — их растащили по своим домам ушлые приказные.

Поговаривали, что даже Карион Истомин, свидетельствовавший на суде против Медведева, тоже в том поучаствовал. А еще и счет по долгам выставил — на семьдесят пять рублей.

Попал под опалу и фаворит Софьи Алексеевны Василий Васильевич Голицын. Без долгих разбирательств и без суда он лишился вотчинных земель, всего имущества и вместе с семьей оказался в ссылке. Сначала в Каргополе, но через некоторое время еще дальше — в Пинеге. Считай, у черта на рогах.

«Еще легко отделался, — шептались между собой думцы. — Мог и живота лишиться, если бы не братец Борис Алексеевич».

Правительница Софья Алексеевна, как ни упрямилась, но оказалась в стенах женского Новодевичьего монастыря. Правда, без иноческого пострига и с хорошим обеспечением за счет царской казны. При ней же был оставлен и штат прислуги, разместившейся в нескольких кельях. Условия сносные, но все же не царские.

Нарышкины торжествовали. От имени царей Ивана и Петра все лица, поддержавшие в жаркие августовские дни и ночи Петра Алексеевича, были награждены. Кто землями, кто деньгами, кто чинами и местами в приказах.

Так, Лев Кириллович стал главой Посольского приказа. Дворцовый приказ оказался в руках Лопухина Петра Ивановича. Большая царская казна — в руках Петра Ивановича Прозоровского. Главой Иноземного приказа назначался Федор Семенович Урусов. Разрядный приказ, отвечавший за состояние и оснащение воинских сил, был пожалован Тихону Никитичу Стрешневу.

Не были забыты и другие бояре, вовремя прибывшие к Петру Алексеевичу в Троицкий монастырь, а также иностранцы. Например, Патрик Гордон получил чин генерала, а Лефорт — полковника.

Что же касается его самого, боярина Шеина Алексея Семеновича, то ни опалы, ни милости ему явлено не было. В силе остался рескрипт, изготовленный еще правительницей Софьей — направляться воеводой в Новгородский разряд.

«Где бы ни служить, лишь бы не прислуживать», — рассудил он, отправляясь в Новгород Великий.

И вот, по прошествии нескольких лет, в течение которых не стало ни патриарха Иоакима, преставившегося в патриарших палатах, ни Сильвестра Медведева, казненного на Красной площади, ни вдовой царицы Натальи Кирилловны, в бозе почившей в царском дворце, он, воевода Шеин Алексей Семенович, опять понадобился для военного похода.

Еще в конце 1694 года по Рождеству Христову стали появляться неясные, зыбкие, как марево над весенним полем, ожидавшем сохи пахаря, слухи о новом походе против крымцев и турок. Да и как было не быть этому походу, когда крымчаки и ногайцы в 1692 году пожгли несколько сел на Слободской Украине и увели в полон около полутора тысяч мирных поселян. И украинцы, и русские требовали отмщения. Гетман Мазепа в каждой реляции, в каждом донесении, присланном в Москву, призывал к походу против нехристей.

«Походу быть! — решил царь Петр Алексеевич, даже не посоветовавшись со старшим братом Иваном.

Да что советоваться, когда тот едва передвигается по дворцу. Причем не самостоятельно, а со слугами, которые придерживают его под руки. Впрочем, болезненное состояние царя Ивана Алексеевича не помешало ему с супругой Прасковьей Федоровной Салтыковой дочерей едва ли не каждый год строгать. Правда, первые — Мария и Феодосия — умерли сражу же после рождения. Зато Екатерина, Анна и Прасковья, родившаяся в год смерти Натальи Кирилловны, слава те Господи, живы и здоровы.

Такое обстоятельство заставляет многих недоумевать: «Как так, Иван Алексеевич на ладан едва дышит, а дочерей клепает с завидным постоянством? Аккурат каждый год…»

Однако для тех, кто посообразительнее да поусмешливее, секрета в том никакого. «Чей бы бычок ни прыгал, а теляти-то наши», — ухмыляются они.

Подготовка к походу, несмотря на принятое Петром Алексеевичем решение, до поры до времени держалась в строгом секрете. При царском дворе было столько посторонних ушей и глаз, что стоило только кашлянуть, как об этом было тут же известно и в Вене, и в Париже, и в Лондоне. Следовательно — и в Стамбуле. Так к чему гусей дразнить раньше срока?..