Ефим Черняк - Тайны Франции. Заговоры, интриги, мистификации

Фукье и Герман докладывали Комитету общественного спасения, что процесс принимает неожиданный оборот, особенно в связи с просьбой вызова свидетелей, что «подсудимых нельзя будет утихомирить иначе, как с помощью декрета Конвента о прекращении прений». «Мы просим вас формально предписать нам, каков должен быть наш образ действий относительно этого прошения, поскольку правила судебной процедуры не содержат никаких оснований для его отклонения». Пока же в судебном зале Фукье маневрировал, даже как будто соглашался с вызовом некоторых свидетелей, за исключением депутатов Конвента (и, следовательно, членов комитетов), поскольку, по его словам, сам Конвент выступает в роли обвинителя. Через некоторое время Амар и Вулан, пришедшие из Конвента, вручили бумагу, которую Фукье принял с улыбкой, облегченно вздохнув. Он действительно очень нуждался в этой бумаге, поскольку в ней было все, что требовалось.

А произошло вот что. По получении письма Германа и Фукье-Тенвиля Сен-Жюст отправился в Конвент, где, не упоминая о содержании этого письма, заявил, что обвиняемые подняли бунт против суда и что он совместно с Бийо-Варенном раскрыл заговор в тюрьмах. Этот заговор возглавляли генерал Диллон и жена одного из подсудимых Люсиль Демулен с целью спасения подсудимых и убийства членов Комитета общественного спасения. Заявление Сен-Жюста основывалось на показаниях одного заключенного, некоего Лафлота, который позднее был осужден за лжесвидетельство по другому делу. Конвент принял решение: обвиняемые, которые оскорбляют Трибунал, должны удалиться из судебного зала и слушание дела должно продолжаться в их отсутствие. Одновременно было дано указание об аресте Люсиль Демулен.

Заседание 5 апреля началось в половине девятого, а не как обычно в десять часов. Вероятно, это было сделано, чтобы не допустить большого скопления людей. На вопрос Фукье к присяжным, достаточно ли они узнали в ходе судебного следствия для вынесения суждения, те ответили утвердительно. Раздались возмущенные протесты обвиняемых. И тогда Трибунал в соответствии с декретом Конвента постановил вывести их из зала суда. Как ни были покорны присяжные, однако в совещательной комнате между ними возникли споры. Член Конвента Куртуа (которому после 9 термидора было поручено разобрать и опубликовать бумаги, захваченные у Робеспьера и его сторонников) утверждал, что трое из них объявили о своем несогласии с предъявляемыми подсудимым обвинениями и считают их невиновными.

Один новейший американский историк назвал присяжных «тщательно отработанной группой людей, заранее враждебно настроенных и нарушающих данную присягу». По слухам, Фукье-Тенвиль и Герман даже входили в совещательную комнату, чтобы побороть сомнения присяжных, и показывали им какой-то неизвестный документ, свидетельствующий о виновности Дантона. Когда один из присяжных заколебался, другой спросил его:

— Кто больше полезен для Республики — Дантон или Робеспьер?

— Больше полезен Робеспьер.

— В таком случае нужно гильотинировать Дантона.

На вопрос, существовал ли «заговор, направленный на оклеветание и очернение национального представительства и разрушение с помощью коррупции республиканского правительства», присяжные ответили «да».

16 жерминаля (5 апреля) все подсудимые, кроме Люлье, были приговорены к смерти. В тот же день им зачитали в тюрьме Консьержери приговор и отправили на гильотину. Когда телега, на которой везли осужденных на казнь, проезжала мимо дома Робеспьера, Дантон громко крикнул: «Ты последуешь за мной, Робеспьер!»

…Закулисная история процесса дантонистов отнюдь не ограничивается отбором присяжных и маневрами с целью заткнуть рот подсудимым. Не исключено, что комитеты располагали против обвиняемых уликами, которые не были обнародованы. В руки революционных властей попало письмо из министерства иностранных дел Англии, датированное «пятницей 13» (сентября или декабря) 1793 года и адресованное банкиру Перрего из Невшателя (Швейцария), но найденное в бумагах Дантона после его ареста. Письмо уполномачивало произвести оплату нескольких шпионов, обозначенных инициалами. Деньги следовали этим шпионам за «важные услуги, оказанные ими нам в раздувании огня (выделенная часть фразы написана по-французски, тогда как остальной текст — по-английски. — Е. Ч.) и доведении якобинцев до пароксизмов ярости» (а таковы как раз и были планы Батца).

Бумага, на которой написано письмо, является доводом в пользу его подлинности. Матьез считает, что в конце 1793 года письмо было переслано Перрего действительному адресату — Дантону, но это лишь одно из возможных предположений. Можно допустить и то, что письмо не было найдено среди бумаг Дантона, а подложено в них.

1793 год прошел под знаком неоднократного давления на Конвент со стороны столичного муниципалитета — Коммуны, выражавшей настроения народных масс Парижа, причем давления, почти неизменно приводившего к успеху, т, е. к полному или частичному удовлетворению высшим законодательным органом страны требований политически активной части столичной санкюлотерии. Напротив, 1794 год проходит под обратным знаком — наступления Конвента и его комитетов на Коммуну. После поражения эбертистов Конвент подвергается чистке и фактически перестает играть самостоятельную политическую роль, которую ему тщетно пытались вернуть в роковой день 9 термидора новые робеспьеристские руководители, те самые, которые в апреле поставили Коммуну под полный контроль комитетов.

Одновременно сам Конвент, победивший Коммуну, подпал фактически под контроль комитетов. Используя авторитет, завоеванный Комитетом общественного спасения — организатором победы над контрреволюцией, в обстановке террора. оба комитета, по крайней мере в вопросах о репрессивных мерах, получили возможность навязывать свою волю законодателям. Не приходится сомневаться, что согласие Конвента на усиление террористических мер весной и летом 1794 года, на арест ряда своих членов было вынужденным. Оно было буквально вырвано у него апелляцией к авторитету Неподкупного в соединении с едва прикрытыми или вовсе не прикрытыми угрозами в отношении несогласных как скрытых союзников уже разоблаченных «заговорщиков». В условиях, когда революционная законность была по существу отброшена и заменена полным произволом, хотя и рядившимся в подобие законных форм, несогласие с требованиями комитета могло стать прелюдией к аресту и казни. Свобода прений, выражения мнений в Конвенте были жестко ограничены страхом за собственную жизнь.