Павел Байдебура - Искры гнева [роман и рассказы]

"Хатар что-то замышляет".

"Хатар прячет почему-то свой бурдюк".

За рапой с пустыми бурдюками снова поехали всадники. По пошёл уже пятый день, а они всё не возвращались.

Исчез и Хатар.

Его нашли в степи. Хатар сидел в траве над раскрытым бюрдюком. Пастух вёл себя странно: он молил солнце, чтобы сильнее припекало. Заявил, что скоро будет чудо…

В лагере заговорили, что Хатар утратил разум.

Рапы уже не было для пищи даже кагану — вождю. И он приказал разыскать пастуха и отобрать у него бурдюк с рапой.

Узнав про такой приказ, Хатар спрятался. Найти его не смогли.

Разгневанный вождь опять приказал найти пастуха живого или мёртвого и отнять у него бурдюк.

Воины бросились исполнять волю повелителя и нашли Хатара.

Он сидел на степной могиле, чтобы быть ближе к солнцу, поднимал вверх руки и молил светило… Увидев людей. Хагар намерился бежать, но стрела догнала его.

— (Смотрите, что получилось из рапы?!

— Сухая!

— Сухая!.. — зашумели воины. Они пробовали белый песок на вкус и с удивлением рассматривали его.

Затем осторожно подняли бурдюк и понесли в лагерь.

А окаменевший пастух Хатар остался на степной могиле. Обожжённый солнцем, овеянный ветрами, омытый дождями, с призывным взглядом в небо — он стоит там и поныне…"

Арсен дописал последние слова и, не выпуская из рук пера, посмотрел на замолчавшего старика Якова.

— На сегодня, наверное, хватит, — уловив любопытный взгляд мальчика, сказал Щербина. — Сейчас попо-лудпюем, отдохнём и займёмся с тобою счётом и кириллицей. Да, — вздохнул Щербина, — разумные люди, скажу тебе, были те болгары Кирилл и Мефодий. Разумные… Дали, видишь ли, нам, славянам, удобное и отличное от других аз, буки, веди…

— А когда ж будет рассказано, — напомнил Арсен, — о том, что случилось после того, как "надвигалась ночь. С горных ущелий повеяло холодом…"?

Яков грустно улыбнулся, подошёл к полочке с книгами, вытащил из стопки большую тетрадь.

— Здесь только наброски, — сказал он. — Придётся тебе всё переписывать.

В это время перед окнами промелькнули две фигуры. Затем скрипнула дверь.

"Это кто-то опять за лекарством пришёл", — догадался Арсен.

Он знает, что к его учителю, дедушке "колдуну" Якову, почти ежедневно приходят люди. И всех их дедушка наделяет травами, кореньями, а кого — только добрым словом, советом.

В комнату вошли Гордей Головатый с Григорием Шагрием и поклонились.

— Поздравляем вас с понедельником!

— Хотим видеть его милость Якова Щербину.

— Щербина здесь. А "его милости" нет, — усмехаясь, проговорил Яков и тоже поклонился и предложил гостям садиться.

— Мы бы хотели с глазу на глаз… — сказал Шагрий.

Арсен посмотрел на Якова, тот кивнул ему головой, и мальчик поспешно вышел из комнаты.

Гордей с Григорием окинули взглядом избу, затем с любопытством посмотрели на высокого, белоголового, одетого во всё белое хозяина. Тот, тоже не скрывая любопытства, рассматривал гостей: один кряжистый, уже пожилой, вместо левой руки — культя, другой — белобрысый, ещё молодой, с крепкими рубцеватыми от ожогов руками. Щербина сразу узнал по этим ожогам солевара.

— Нас прислал к вам наш побратим Петро Скалыга, — нарушил молчание Головатый.

— Друзья моего друга — также и мои друзья, — почтительно ответил Щербина. — Рад вам. А "его милостью" прошу меня не называть, — заявил решительно.

— Нас тревожит судьба упрятанного в Торскую крепость хлопца Лащевого, — сказал Гордей, которому уже начала надоедать вся эта церемония знакомства.

Щербина задумался. Гости напряжённо ждали.

— Вы знаете, за что его посадили?

— За бунтарство, — ответил Шагрий.

— За то, что попугал дворянина, помещика Синька, — заметил Щербина и начал рассказывать, как именно пугали в лесу этого пана.

Гордей и Григор молча слушали. Они не стали говорить Якову, что хорошо знают обо всём этом и что один из них, здесь присутствующий, даже принимал в том нападении участие. Их удивило, что старик так хорошо обо всём осведомлён. Мало того, он знает даже больше, чем они. Оказывается, Синько уже побывал в Бахмуте, в Изюме и здесь, в Торской крепости, и везде добивается жестокого наказания Семёну Лащевому, требует также выведать у него, кто был с ним в ту ночь, чтобы наказать и сообщников…

— Эх, надо было всё же не жалеть, а хорошенько отдубасить этого Синька! А то только совестили, — сказал тихо, но со злостью Шагрий.

— Не о Синьке сейчас речь, — проговорил так же тихо Яков. — После неудачной попытки освободить парня его перевели из башни в подземелье. А это ещё хуже. Есть слух, что Лащевого, вместе с несколькими, как говорят, очень опасными бунтовщиками, погонят в Изюмскую крепость, а оттуда выбраться почти невозможно.

— Но его надо спасти! — почти выкрикнул Шагрий.

— Как там с охраной?.. — спросил Гордей.

— Сейчас там наших людей нет, — поняв намёк, ответил Щербина. — Всю прежнюю охрану заменили. Прислали будто бы из того же Изюма или из Воронежа…

— А если силой? — прервал Якова Головатый. — Стремительно, неожиданно?

— А где взять такую силу? — пожал плечами Щербина и куда-то вышел.

Вскоре на столе появились краснобокие яблоки, крупные желтоватые груши, укрытые седой изморозью сливы, в янтарных сотах пахучий мёд и пышные, румяные пампушки.

— Прошу, угощайтесь, — пригласил к столу Яков гостей.

Гордей и Григор сели на лавку, но есть не стали. Они думали над последними словами Якова: "А где взять такую силу?"

— Ещё нам хотелось бы услышать ваше слово о бахмутском управляющем, — нарушил наконец затянувшееся молчание Шагрий.

Щербина кивнул головой, взял с полки одну из тетрадей, перелистал её, потом поднёс близко к глазам, но прочесть ничего не смог. Тогда он поставил перед собой на окне против света широкую, наполненную водой бутылку, а позади неё приладил тетрадь.

Буквы сразу увеличились, словно раздулись.

— Здесь собраны записи незабываемой истории, описаны события семьсот седьмого и семьсот восьмого годов, — проговорил Яков и, зажмурив правый глаз, начал всматриваться в строчки. — Вот предводитель мятежников — беглецов, бедноты, работных людей — Кондрат Булавин… Да-да, атаман Булавин… А вот его сподвижники: запорожский атаман Щука, атаман Семён Драный, монах Филимон, понизовец Головатый…

Гордей хотел было спросить, что там написано о нём, но сдержался: он видел, что Яков с трудом разбирает буквы.

— Вот об атамане Некрасове, который увёл остатки булавинцев на Кубань… — продолжал всё так же тихо Щербина. — Вот об атаманах Голом и Хохлаче. И наконец, о той печальной истории в урочище Кривая Лука… Ага, вот то, что вам нужно, — повысил голос Яков. — Здесь, на этом листе, речь идёт о князе Долгорукове, о полковнике Шидловском и об их прислужниках. — И он громко прочёл: — "…Сын торского таможенного Анистрат Грименко выведал, где именно в урочище около Донца и каким строем, стоят возы повстанцев. Выведал их уязвимые места и подсказал начальникам царского войска…"