Павел Байдебура - Искры гнева [роман и рассказы]

— Баша Изюма имеет ненужных ему людей. Мы в Крыму тоже имеем таких. Можем обменяться… — прошептал с придыханием, будто несмело, лукаво усмехаясь и ворочая чёрными, лоснящимися, как омытые водой ягоды тёрна, глазами, молодой таган-бей. А затем уже громче и быстро добавил: — Дадим покорных, здоровых и пригодных к работе.

Такое необычное предложение поразило Шидловского. От удивления он вытаращил глаза, потом заморгал, как это делают, когда в глаза попадает пыль, заёрзал на табурете, поднялся. Его худощавое, скуластое, очень загорелое лицо немного нахмурилось, длинные, закрученные вверх усы слегка шевельнулись.

Гости насторожились.

Что-то бормоча, засопел седобородый. Таган-бей хотя и продолжал по-прежнему улыбаться, но лицо его изменилась, будто он проглотил что-то кислое. Драгоман вобрал голову в плечи и поглядывал на полковника, как испуганная мышь из норы.

Но гнев не разразился.

— Если тебе, повелитель, не нужны люди-рабы, — проговорил таган-бей так же тихо и медленно, будто цедя капля за каплей слова, — тогда бери лошадей… Дадим наших, татарских, быстроногих, а ты, баша, нам — ненужных тебе людей…

Шидловскому не хотелось, чтобы татары заметили его смущение, он отвернулся к окну, выглянул, нет ли кого поблизости во дворе, потом взял в руки со столика пистолет и, казалось, начал внимательно разглядывать его. На самом же деле он сосредоточенно думал: "В крепости действительно есть беглецы, клеймёные и неклеймёные. И наберётся их сотни две или три… Белгородский воевода уверял недавно, что из Петербурга скоро придёт приказ строить "украинскую линию" — фортификационные сооружения от Днепра до Донца, чтобы преградить дорогу татарам. Изюмский слободской полк будет копать рвы, насыпать валы на правом берегу Северского… А линию будут строить казаки, поселенцы и сбежавшие сюда крепостные-беглецы. В Изюме их наберётся человек двести. А позавчера ещё пригнали сюда добрую сотню разбойников из Тора. Сколько их здесь, в крепости, никто толком и не знает. Одни уже отдали богу душу, другие под конвоем возвращены в поместья… Так что, если направить в Харьков или в тот же Белгород… А по дороге… на них наскочит татарский чамбул…"

— Голову за голову? — вдруг спросил он громко.

— Да, баш на баш, — перевёл Юхан.

— Нет, одной лошади за человека маловато, — проговорил Шидловский, — маловато…

— Почему маловато?!

— Голова за голову!

— Голова за голову, — якши!..

Татары повскакивали на ноги, обступили полковника.

— Далёкая дорога…

— Гнать степью.

— Волки…

— Грабители…

— Это верно, но всё же маловато, — продолжал упираться Шидловский.

— Якши! Якши! — начал хлопать его по плечам таган-бей.

И Шидловский согласился.

После короткой паузы гости и хозяин сошлись в тесный круг и заговорили о том, что обмен должен быть абсолютно тайным и происходить ночью, в безлюдном месте. Лучше всего где-нибудь в дебрях урочища Рай-городка. Место назвали татары, но Шидловский, находясь в возбуждённом состоянии, не придал этому значения, хотя в том урочище находился и его собственный хутор.

Во время торга никто не обратил внимания на молодого татарина, который стоял в углу, около дверей, со сжатыми гневно кулаками и молча наблюдал за сделкой людопродавцев.

Но о нём помнили. Когда татары выходили из светлицы во двор, таган-бей, идя рядом с Гасаном, сказал тихо:

— Будешь делать так, как тебе приказано. Присматривайся, запоминай всё, что увидишь в крепости. Валы, башни, подземные ходы. Где именно стоят пушки. Запоминай разговоры хозяина с другими людьми. Когда придёт к тебе наш человек, а может, я и сам приду, то обо всём расскажешь. В общем, делай так, как приказано, и будешь сам жив, и цела будет твоя родня. Пусть помогает тебе аллах!..

Гасан в ответ кивнул головой и ускорил шаг, чтобы быть поближе к своему новому хозяину. Подойдя к полковнику Шидловскому, он услышал, как тот с драгоманом обсуждали, где лучше перегонять через дикопольские степи табуны лошадей и где удобнее татарам перехватить невольников, которых вывезут из Изюмской крепости. Гасан внимательно слушал их и всё запоминал.

Захарка и Гасан встретились у реки. Радостно похлопали друг друга по плечам и стали прогуливаться вдоль берега.

— Я здесь с Хрыстей, о которой тебе говорил, — сказал Захарка. — Она там… — и он показал рукой в ту сторону, где в широкой низине, около городка, находилось поселение Студенок.

Гасан кивнул головой, мол, знаю, затем круто повернулся, положил руки на плечи друга, окинул его радостным взглядом и слегка тряхнул, будто собираясь с ним бороться. Но сейчас было не до шалостей. Гасан отступил от Захарки, пригнул ветку тополя, отломил удобную крепкую палочку, и начался между ними, как бывало всегда при их встрече, необыкновенный разговор.

На мелком, слежавшемся, влажноватом песке Гасан выводил большие буквы. Захарка шёл следом, медленно читал их и сразу же затаптывал. Когда не мог что-нибудь понять или ошибался, Гасан заставлял его перечитывать снова или писал другое, более понятное слово.

Из "рассказа" Гасана Захарке стало известно, что в Изюм снова прибыли седобородый, таган-бей и драгоман. Они уже виделись с Шидловским и разговаривали с ним. К городку приближается табун из двухсот сорока шести лошадей. Их было ровно двести пятьдесят. Но четыре лошади где-то погибли или отбились в пути от табуна. Послезавтра ночью, когда будет всходить луна, на лесной поляне вблизи Изюма произойдёт обмен… Лошадей направят лесной просекой к урочищу Райгородок. А из крепости выведут узников и погонят в Харьков. Но туда они не дойдут. Вдали от Изюма, где-то в степи, возможно вблизи Балаклеи или немного в стороне от неё, где будет удобнее, татары перехватят узников и как пленных невольников погонят их на юг, в Крым.

— А как быть нам? — спросил Захарка и напомнил Гасану позавчерашний разговор об освобождении из крепости Семёна. — Как нам действовать?..

"Ножами", — написал Гасан на песке. Потом нарисовал две человеческие фигуры, связанные верёвкой, и лезвие ножа, которое перерезает эту верёвку.

— И напасть неожиданно? В удобном месте? — будто спрашивал и отвечал сам себе Захарка. — Да, неожиданно! Стремительно!..

Гасан закивал в знак согласия головой. На его кругловатом лице, казалось, не было ни печали, ни радости. Он стал как бы безразличен к тому, что замышляется. Но сердце его сжимала глубокая, безутешная тоска, и ему было невыносимо больно оттого, что он не имеет возможности никому ничего рассказать.

Встреча их на этот раз была короткой. Захарка спешил.

— Ну, Гасан, пожелай мне удачи! — сказал Захарка на прощанье весело, беззаботно, даже немного хвастливо, будто собирался не на опасное дело, а на какую-нибудь прогулку. Он ткнул друга кулаком и грудь, помахал ему рукой, быстро перебежал поляну и исчез в зарослях ольшаника, откуда сразу же вспорхнула станка испуганных скворцов. Птицы покружились немного над Гасаном, затем снова упали в кусты, и опять полилось их весёлое разноголосье.